Все это давнее, невозвратное хотелось вспомнить, как бы еще разок пережить, поужасаться чуточку, посмеяться над своими страхами, хоть иной раз и вовсе не шуточными. Потому что понимали: возможно, эта случайная встреча — последняя.
И какое-то маленькое чудо произошло. Матерые, крепкие еще, но уже стареющие мужики, поседелые, немало повидавшие и пережившие, которым на своем веку и под смертью ходить, и калечиться, и убивать доводилось, на какое-то время себя вновь ощутили мальчишками. Старшим и младшим братишками, такими, какими были эдак году в 1955-м, когда Сережке было десять, а Юрке — пять. Отец в наряд заступал, мать — дежурить в санчасть, и оставались пацаны дома одни. А за окном пурга мела, в трубе ветер завывал, и маленькому Юрке жутко становилось. Но у него был старший брат, который тогда казался большим и сильным, храбрым и смелым, который к тому же много всяких книжек читал и умел их своими словами рассказывать. От присутствия старшего брата Юрке становилось спокойнее, рассказы убаюкивали, и засыпал малыш тихим мирным сном. Но назавтра, когда спать собирался, непременно просил досказать ту историю, которую не дослушал.
Как ни странно, и сейчас то же самое произошло. Вторую бутылку усидели, и генерал-майор Сорокин, улегшись на свою полку, помаленьку сморился, почуяв то же успокоение, какое в детстве ощущал от присутствия старшего брата.
— А помнишь, как ты мне «Сказку о Мальчише-Кибальчише» рассказывал? — уже полусонным голосом спросил облвоенком. — Раз пятнадцать, наверно, да? И каждый раз другие концовки придумывал, потому что мне не хотелось, чтоб Мальчиша убили…
— Ага, — кивнул экс-чекист, — точно! Мне тоже хотелось, чтоб он жив остался. И еще мне очень неприятно было, что насчет кары для Плохиша Гайдар ничего не написал. Вот я и придумывал, будто его в болоте утопили или в навозную кучу зарыли…
Вот тут Юрий Николаевич и захрапел, а старший брат, увидев что у него одеяло с ног сползло, укутал генералу пятки. Точь-в-точь, как в детстве.
А Сергей Николаевич, поглядев на припавшего щекой к подушке седоголового братца, вдруг вспомнил давнишний-предавнишний день из прошлого века и даже прошлого тысячелетия, когда в такой же вот осенний день 1950 года отец привез на потертом «Виллисе» маму из роддома. И на руках у нее, завернутый в обрезок синего армейского одеяла, слабенько-слабенько попискивал младенчик — мордашка меньше отцовского кулака была! Вот этот самый, нынешний генерал, счастливый отец двух взрослых дочерей и сына, дед, наконец! Сережка, конечно, долго интересовался, почем таких маленьких продают и в каком магазине, но все-таки главным, что он в тот день запомнил, стали слова отца: «Вот, Сережа, это твой младший брат! Ты должен заботиться о нем и в обиду не давать! Понял? Ты за него в ответе!» И еще вспомнилась Сергею Марья Павловна, суровая и мрачноватая жена старшины заставы Тимофеева. У них оба сына на фронте погибли. Она тогда сказала: «Отважная ты, Антонина (так мать братьев Сорокиных звали)! Еще пацана родила! Ох, лишь бы не к войне!» Хоть Сережке и было всего пять лет, он тогда уже много чего знал и понимал. Ведь как раз война в Корее шла, и все ждали, что вот-вот везде заполыхает! Но Сережка верил, что раз отец у него военный и у него под командой целая застава, то они с братом — под надежной защитой. Это сейчас полковник КГБ мог оценивать, сколько смогла бы продержаться та застава, если б американцы и впрямь десант высадили… А тогда — не сомневался, что отец и его бойцы кого хошь остановят! И отец казался настоящим богатырем, хотя на самом деле и до метра семидесяти ростом не дотягивал. Но ведь он победителем с войны пришел! У него Красная Звезда имелась, Отечественная война II степени, медали за Белград и Будапешт. Тогда ведь к юбилеям не давали — все боевые, заслуженные!
Наверно, Серега не все в эти послевоенные годы разглядел, и жил, может быть, малость получше, чем те, кто безотцовщиной остался, и питался посытнее от казенного котла, но все ж, как ему сейчас казалось, тогда жилось всем хорошо и счастливо. Во всяком случае, верилось, что с каждым годом будет все лучше и лучше. И сбывались эти надежды помаленьку, сбывались! Жили мирно, питались лучше, одевались — тоже.
Белой завистью завидовал Сорокин своим родителям. Не зря прожили! Войну выиграли и живы остались, границу на замке держали и никому от страны кусочка отломить не позволили. Детей вырастили и внуков дождались. Хоть и недолго прожили, а и в том им повезло! Ведь успели же умереть до всех этих «перестроек-катастроек»! Каково бы им сейчас было видеть Юрку с двуглавым орлом на тулье и власовской трехцветкой на рукаве, а Сережку — посылающим гранаты в российские танки?! Во доехали-то!
Сергею Николаевичу захотелось перекурить. Сигареты в его законном купе остались, и, оставив спящего брата отдыхать, Сорокин вернулся туда, где тихонько посапывала русская американочка. Все-таки хоть и конформист Юрка, и карьерист, и вообще Мальчиш-Плохиш по жизни, а все же род Сорокиных его пацан продолжать будет, а не Сергеевичи. Пока старший за кордоном Отечеству служил, младший успел и генералом стать, и детей настрогать. Ведь вот эта самая Галька запросто могла быть внучкой Сергею Николевичу! Внучкой! То есть еще пару-тройку лет — и дожил бы полковник до правнуков! Как раз к шестидесятилетию! А сумел бы до восьмидесяти дотянуть — и праправнуков поглядел бы!
Взяв сигареты, Сорокин вышел в пустой тамбур. Тут было куда прохладнее, чем в купе, и этот холодок стал помаленьку вытягивать хмель. А заодно и убирать из головы разные сентиментальные мысли.
Все, расслабуха кончилась. Мозг заработал как компьютер, просчитывая всевозможные и даже гипотетические варианты. «Восьмерку» с московскими номерами и простреленными шинами он бросил в лесу. То, что она зарегистрирована на Сухарева, могут установить за несколько часов. Старлей Макаров с гаишного поста вспомнит, что видел такого. Дальнобойщики с разбитой «Татры» тоже могут дать нужные комментарии. Гильзы от зонта, оставленные в подворотне, смогут сличить с теми, что остались на просеке. Пули — тоже. «Чероки» найдут у железной дороги, доберутся до полустанка, там еще свидетельница есть. Вагон, место — могут уточнить. Пожалуй, до Москвы доезжать не стоит! Но могут снять и раньше, если, допустим, передадут вперед по линии. Знать бы точно, сколько потребовалось времени на все вычисления?! Где же была предыдущая остановка? Проморгал! Проболтал с Юркой! Ох уж эта ностальгия по прошлому! Так или иначе, но там линейная милиция не беспокоила. Значит, еще не знала… Но на следующей надо линять, точно! Знать бы, что это за станция такая?!
За окном маячили огни какого-то крупного города.
«Похоже, это Ярославль, — прикинул Сергей Николаевич. — Поезд стоит минут двадцать, кажется. Если не пожалуют прямо к вагону, есть шанс. Девчонка пусть спит. Ей ничего ужасного не грозит, тем более что у нее в кармане американский паспорт. Даже если его посчитают поддельным, все равно уведомят генконсульство или даже посольство. Максимум сутки в ИВС — вот что грозит „мисс Хэлайне Твиггс“. А вот мне — пожизненное гарантировано. Если дадут дожить до суда…»
Он смял бычок, вернулся в купе, надел куртку, взял кейс и зонт. Поезд медленно подходил к вокзалу, постукивая на стыках станционных путей. Сорокин, сидя на своем диванчике, нервно поглядывал вперед. Ментовский «уазик» на перроне стоял, но около него всего двое и оба в форме. Похоже, просто так, за порядком следят. А штатская публика в основном самая обычная — поезда ждут: встречают, провожают, сами уезжают. Наметанный глаз разведчика со стажем не находил ничего похожего на оперов в штатском. Ну, может, и впрямь повезло?
