— Сушит, – объяснил Абзац, глупо ухмыляясь, – вышел вот воды попить. Тоже свои проблемы – обезвоживание.
Эта игра в идиота успокоила Пашу.
— У меня есть минералка, – предложил он.
— Попью воды из крана, – решил Абзац.
— У тебя что-то болит? – участливо спросил Паша. Что-то в лице Абзаца его насторожило.
— Не совсем. Боюсь, что-то с нервами. Ну ладно. Все позади.
Абзац оборвал разговор и направился в ванную, попил воды из-под крана – жажда действительно мучила. Он посмотрел на свое лицо в зеркало. Оказывается, не все так плохо – оно было бледным, под глазами небольшие припухлости, но это может быть признаком усталости. Он состроил рожу самому себе, изобразив безграничный восторг перед собственной персоной. Он слишком тертый калач, чтобы его испугали ночные переговоры по телефону, даже если они касаются его собственной жизни и смерти.
Абзац включил душ, попробовал воду, вода была холодноватая. Но он, не ожидая, пока вода потеплеет, скинул с себя потную одежду и влез под прохладный душ. Стоя под упругими струями воды, он думал не о собственной жизни и смерти, а о дружбе. Есть ли она в природе?
Любви нет, это точно. Любовь – иллюзия, которая приходит неизвестно откуда и уходит неведомо куда.
А дружба? Родство душ? По идее должна быть. Но что мы видим на практике? Вот еще один хороший пример – Лермонтов и Мартынов. Они вместе обучались в школе юнкеров. В школе Мартынов и Лермонтов были соперниками в фехтовальном зале. «По пятницам у нас учили фехтованию, – вспоминал Мартынов. – Я гораздо охотнее дрался на саблях.
В числе моих товарищей только двое умели и любили так же, как я, это занятие: гродненский гусар Моллер и Лермонтов. В каждую пятницу мы сходились на ратоборство, и эти полутеатральные представления привлекали много публики из товарищей…» Потом оба они стали участниками кровопролитного сражения с чеченцами у речки Валерик.
Так можно ли назвать их друзьями? Так дружили, что решились на дуэль, хотели убить друг друга. Но и после смерти одного из друзей-соперников страсти не утихли. Оставшийся в живых не признавал вину, не нашел в своей душе силы для этого. Лермонтов оскорблял Мартынова при жизни. Мартынов перенял эту эстафету и продолжал нелестно отзываться об убитом им поэте после смерти. Нападение – лучшая форма защиты. Хотя о мертвых – или хорошо или никак. Тут совсем иное происходит. Уже после смерти Лермонтова, вспоминая его, Николай Мартынов давал ему унизительную оценку: и «наружность его была весьма невзрачна: маленький ростом, кривоногий, с большой головой»; и глаза у него бегали с неимоверной быстротой – «таким образом передвигаются глаза у зверей»; и «сложен был дурно», поэтому «не мог быть красив на лошади».
Так были ли они близкими приятелями? Или волей рока их жизненные пути многократно пересекались вплоть до смерти?
Насколько хотел Лермонтов жить? Это тоже вопрос. В одном из писем Лопухиной он писал: «До сих пор я жил для поприща литературного, принес столько жертв своему неблагодарному идолу, – и вот теперь я воин. Быть может, тут есть особая воля Провидения; быть может, этот путь всех короче; и если он не ведет к моей первой цели, может быть, по нему дойду я до последней цели всего существующего: ведь лучше умереть со свинцом в груди, чем от медленного старческого истощения».
Да, со свинцом в груди лучше, чем от медленного старческого истощения…
Абзац принял душ, надел чистое белье, старательно расчесал влажные волосы и ощутил себя трезвым, скорее, почти трезвым, потому что чувство полной трезвости было ему неприятно.
Перед сном он вышел на балкон покурить. Ночь была темная, звездная, чудная, очаровательная, каким бывают ночи только на юге.
Покурив, он завалился спать, ведь впереди оставалась половина ночи. А расправа с ним, как следовало из телефонного разговора, была запланирована на завтра. Так что не грех и поспать.
Его разбудила волна золотого света. Утро было солнечным. Какое-то время он лежал, не сознавая ничего, отстраненный и безучастный.
Разум оторвался от тела и витал в облаках. Иногда бывает трудно отделить иллюзии от реальности, особенно если перед этим полтора месяца пить, потом лечь под капельницу, а через три дня снова выпить, потом попасть в «непонятки» с четырьмя смертельными исходами.
Не все так просто и в истории, и в жизни.
Если хорошо загипнотизированному человеку приложить к руке, скажем, линейку и внушить, что это – раскаленное железо, то он не просто с криком отдернет руку – но на ней появится ожог! Наведенное, внушенное мозгу ощущение – для мозга неотличимо от реальности, есть та же реальность. И организм по его команде действует так, как если бы это была реальность. Он судит о реальности по ощущениям. Приговоренному к смерти сообщали, что из гуманности вскроют вены. Завязывали глаза, привязывали к стулу, подставляли тазики, проводили поперек вен тупой стороной скальпеля и тихо сливали от «надрезов» теплую воду: имитация. Результат: мраморная бледность, синюшность губ, падение давления, замедление пульса, потеря сознания, смерть от кислородного голодания мозга – все симптомы кровопотери.
И все же мы существуем в материальном мире. И на все смотреть приходится с реальных позиций. Перспектива загреметь в тюрьму из-за убийства в баре Абзаца не вдохновляла. Быть заколотым отравленным кинжалом тоже. Паша? Так ведь предателей используют, но не уважают. Есть такие люди, сущностью которых является предательство, которое не скроют никакие дорогие костюмы, ни английские ботинки, ни со вкусом подобранные галстуки.
В коридоре загудел пылесос, и вместе с этим звуком реальность резко ворвалась в его сознание. И он подумал о Паше как о враге, который ждет, чтобы отправить его в небытие. Опасность была реальной.
Он встал и встряхнулся. В комнате, наполненной солнечным светом, Паша как ни в чем не бывало упаковывал дорожную сумку. Будто бы и не было никакого ночного разговора, содержание которого сейчас при утреннем ярком свете могло показаться бредом параноика. Но, как утверждал афоризм, вычитанный Абзацем в одной бульварной газетке, «если у вас нет паранойи, это еще не значит, что за вами не следят». Газетенку, кстати, Абзац читал в электричке в то достопамятное утро, когда, переодевшись грибником, ехал убивать депутата Кондрашова.
— Как спалось? – спросил Паша.
Абзац молчал, усердно морща лоб. Он представил, какие мысли бродят сейчас в голове у Паши.
За завтраком Паша пил кофе и уплетал огромную булку с маслом и ветчиной. Абзац помешивал свой кофе с таким видом, как будто бы это требовало полной сосредоточенности.
— Да, – навел ты тут шороху, – жующее лицо повернулось к Абзацу. Паша говорил передней частью рта, задняя была занята бутербродом. – Но если Одиссей убит, то стоит задуматься, кому была выгодна его смерть.
— А вот сейчас, – отметил Абзац, – ты говоришь, как герой классического детектива.
— Почему?
