Я даже не предполагал, что ждет меня впереди.
Но колючие иглы неприятного предчувствия вонзились в мой «защитный экран», и поток злобной, угнетающей разум энергии хлынул в образовавшиеся микроскопические бреши, расширяя их с неумолимым напором и постоянством и затопляя уже и так немногочисленные островки невозмутимости и спокойствия, возведенные мною за часы медитаций.
Я никогда не был оптимистом…
Опер
В дверь стучали не переставая.
По звукам было похоже, что кто-то не только молотил кулаками, но и пинал дверное полотно ногой.
Я попытался встать, но вместо этого свалился с кровати, запутавшись в простыне.
— Иду! — крикнул я, сражаясь с озверевшим куском материи, обвившим тело как удав. — Уже иду… Какого черта!
Мой друг, капитан милиции Славка Баранкин, не вошел в квартиру, а ввалился.
— У тебя что, совсем крыша поехала?! — заорал он, хлопая дверью. — Я уже полчаса выстукиваю здесь походный марш, а он дрыхнет, как медведь зимой. А уже вечер, между прочим. Опять бухал? Посмотри в зеркало на свою небритую рожу… Фу, противно! И вообще — завязывай, Серега, с пьянкой…
Он перевел взгляд на мое одеяние и умолк, сраженный наповал, — я как пришел в обносках из торбы Маркуши, так и завалился в них спать, предварительно допив все спиртное, которое только мог отыскать в шкафах.
— С ума сойти…
Славка как стоял, так и опустился на кухонный табурет, не отводя от меня ошалевших глаз.
— Ты… ты как?.. Откуда все это?!
— От верблюда, — вяло огрызнулся я.
И жадно припал к трехлитровой банке с остатками помидорного рассола.
— Ну ты даешь…
Баранкин наконец умолк, созерцая меня с видом забитого провинциала, который, впервые попав в большой город, нечаянно забрел на «стрелку», где повстречал полуголую проститутку.
Пользуясь моментом затишья, я избавился от тряпья и залез под душ.
Глянув в зеркало, я решил все-таки побриться, хотя оно было вроде и ни к чему. В гости я не собирался, а Баранкину моя двухнедельная щетина до лампочки — чай, не барышня.
Но коль уж решил…
Когда я снова появился на кухне, Славка колдовал над газовой плитой.
— В доме шаром покати… — бубнил он, наблюдая, как в сковородке плавится кусок маргарина. — Хорошо хоть, картошка осталась… Ты когда ел последний раз? Похудел, как тифозный.
— Когда ел? Утром, — вспомнил я подвальную ночлежку бомжей. — Чай пил.
— Жанка не приходила? Я ей звонил.
— Не знаю. Меня не было дома.
— Значит, не приходила, — подытожил Баранкин. — А иначе дождалась бы.
— Дела давно минувших дней…
— Брось! Еще вчера она тебе на шею вешалась, о любви лепетала…
— Заткнись, мать твою!.. — сорвался я неожиданно. И тут же устыдился своей грубости: — Извини, Слав…
— Ладно, чего там…
— У Жанны теперь другой мужчина, более надежный, чем я. — Я сказал это спокойно и отстраненно. Женщины всегда в моей жизни значили мало. Как поется в песне: вот она была — и нету… За исключением мамы.
Но это совсем другое…
— И наверное, более состоятельный, — зло сказал Баранкин. — Мы ведь с тобой словно белые вороны: взяток не берем, планы оперативных мероприятий не продаем, так сказать, «заинтересованным лицам»… мордам мафиозным. — Славка смачно выругался. — А зарплаты нашей ментовской хватает только на маргарин, бутылку дешевой водки и ливерную колбасу.
— Плевать, — буркнул я в ответ.
— Брось! У меня, между прочим, семья. Это не в укор тебе, просто констатация факта. И все почему-то хотят жевать каждый день. Жена уже в моей башке дырку прогрызла. Садись за стол, картошка поджарилась.
— Семья… — Я почувствовал, как под сердце вонзилась игла. — Слава, они убили маму… Я не могу себе простить…
— Мне так жаль… Она относилась ко мне как к сыну… Ты ни в чем не виноват.
— Не виноват?! Сколько раз она просила, умоляла меня, чтобы я не шел работать в милицию?! А потом, когда заварилась вся эта каша с Шалычевым? Она как будто чуяла, чем кончится моя долбаная служба. Будь оно все проклято!
— А ты мог поступать по-иному?
— В том-то и дело, что нет. И мама это знала. И была права: в ближайшем обозримом будущем нам их не победить. Они везде, как крысы — неистребимые, всегда голодные и коварные. А нас держат на положении цепных псов, чтобы мы не давали разной нищей мелочи подбирать крохи, упавшие с их стола.
— Жадность их и погубит.
— Но мы до той поры не доживем. Мамы уже нет… Нет!
Слезы полились сами собой. Весь мой маленький мирок рухнул, и я чувствовал себя даже не сиротой, а старым калекой, прикованным к постели неизлечимой болезнью.
— Выпей… На!.. — Баранкин совал мне в руки стакан с водой.
— Не нужно… Я сейчас…
Чтобы успокоиться, мне понадобилось минут пять.
Я умылся и возвратился к Славке, который сидел с виноватым видом и нехотя ковырялся вилкой в тарелке с картошкой.
— Извини… — сказал я виновато. — Вот… раскис…
— На твоем месте я просто не знаю, что сделал бы.
— И я не знаю, что мне делать…
— Только, ради бога, не пей! — взмолился Баранкин.
— А как залить пожар в груди, Слав? Как?!
— Я не доктор, — буркнул Баранкин. — И психолог из меня аховый. Так что советовать я не мастак. Думай, ты человек умный. И не пацан.
— Вот видишь… Ты тоже не знаешь, как избавиться от душевной боли, которая терзает меня днем и ночью.
— Тебе нужно быть в коллективе. Гляди, полегчает.
— Может быть… Но я как подумаю, что мне снова придется лопатить тонны человеческой грязи… смотреть на сытые морды тех, кто ворочает миллионами, которые они украли у народа… Нет! Это выше моих сил.
— Но кому-то же надо это делать.
— Надо. Только я — пас. Я сыт по горло теми играми, что устраивает власть. Нам просто не дают работать. Того не тронь, к тому даже не приближайся, потому что он обладает иммунитетом, а этого просто оставь в покое, так как он принадлежит к «семье»… Воры и предатели правят бал в стране. Их за это даже награждают. С ума сойти можно!
— Так ведь не сразу Москва строилась. Когда-нибудь придет и их черед хлебать тюремную баланду.
— Не будь наивным, Слава. Пока это время настанет, нас с тобой уже не будет.
— Придут другие…
— Уже пришли. И они считают, что зарплата — это премия к тем взяткам, что им дают.
