Да, я убил бы Витаускаса не задумываясь.
Все, через что я прошел после авиакатастрофы, и то, что узнал о себе из рассказов Волкодава и досье Абросимова, выжгло меня, как патронную гильзу порохом после выстрела.
Заряд сгорел, пуля вылетела, осталась только крепкая оболочка и надежда на переплавку. Авось получится полезная вещь, а не снова снаряд для смертоубийства.
Все мои желания были притуплены, не хотелось ни о чем думать, чего-то желать, ждать, а тем более — надеяться.
Иногда я как бы оживал, начинал с интересом осматриваться по сторонам, даже с удовольствием садился за руль «мерса».
Бывало, что и выпивал — совсем немного, один-два коктейля, — когда Лилия вела себя сдержанно.
Но стоило мне вспомнить рожу Абросимова, как все в душе переворачивалось и я готов был завыть от смертной тоски и дикой злобы на все и вся, которую не мог унять никакими медитациями.
Часто я мысленно беседовал с Учителем, особенно по ночам, когда полный месяц светил прямо в окно и сон упрямо обходил меня стороной.
Это были долгие беседы, неторопливые, обстоятельные, без намека на фальшь и неискренность. Я уже не просил прощения, как раньше, за свою мерзопакостную сущность и за все содеянное мной в прошлой и настоящей жизни.
Карма — что поделаешь?
Я смирился.
Человек просто не может быть лучше или хуже, чем на самом деле. Груз прошлых превращений нельзя сбросить, словно тяжелый тюк.
Содержимое моей ноши может раствориться лишь в потоке пространства и времени, как соль в воде. Но нужно еще отыскать такую реку и найти в себе силы, чтобы ступить в бурный поток.
А у меня этих сил уже почти не осталось…
Я не просил прощения, я просто рассказывал, как бы я прожил жизнь в новом превращении.
И всегда в моих полубредовых мечтаниях-беседах мне виделись речушка с кувшинками, пожелтевшая осенняя роща, убогая мазанка, огород и я со щенком на скамейке, уставший, но довольный и безгрешный…
Так что задумал Абросимов?
Почему он, полковник ГРУ, ходит в таких контрах со своим коллегой Кончаком?
А это я уже точно знал со слов Ливенцова, моего связника, иногда распускавшего язык. Наверное, что-то у его шефа не складывалось. И он вместе с ним злобился по поводу и без.
В общем, я терялся в догадках.
Иногда мне хотелось каким-то образом связаться с Кончаком, а лучше — с Сидором или Волкодавом.
Мне нравились эти ребята, а с Акулой, по-моему, когда-то я даже дружил. Но как это сделать? И где они теперь?
Я почему-то совершенно не сомневался, что они помогли бы мне выпутаться из ситуации, в которую втащил меня Абросимов.
Увы, мы так и не успели обговорить, как можно выйти на контакт в подобном случае…
Понедельник не предвещал особых изменений в моей жизни, даже наоборот — уставшая за неделю от сплошного загула Лилия отсыпалась почти целый день. А по вечерам она сидела одна у телевизора, копя азарт для новых «подвигов».
Первый день недели был для меня почти выходным, хотя по контракту мне полагалось работать, как и остальным, сто семьдесят восемь часов в месяц.
Но это в теории.
На самом деле и я, и парни пахали, сколько прикажет Чон, а значит — Наум Борисович.
Правда, за сверхурочные доплачивали. Однако даже сплошное безделье на работе, как в основном и бывает у охраны, все равно требует разрядки в виде личного времени.
А у нас его всегда было в обрез.
Пейджер забибикал, когда я возился на кухне, готовя утку с рисом по-пекински.
Я посмотрел на текст сообщения — меня срочно вызвал на связь сам Чон.
Это что-то новое…
— Листопадов? — Голос корейца неприятно резал ухо.
— Он самый.
— Срочно в банк!
— Но у меня Лилия…
— Это приказ Наума Борисовича. Тебя заменят. Поторопись.
— Нет проблем…
Похоже, что-то случилось. Или случится.
Может, меня раскололи? И хотят предоставить расчет? С выносом тела без всякой помпы подальше от города.
Сомнительно…
Я не стал гадать, а оделся и пулей вылетел из дома на стоянку такси…
Меня послали во внутренний двор. Там стоял микроавтобус с затемненными стеклами, в котором уже сидели наши парни.
Здесь же околачивался и Чон.
— Стрелять умеешь? — не без издевки спросил он.
Вот гад! Пристал ко мне как банный лист…
Будто не знает, что в горячих точках стрелять приходится всем, вплоть до поваров и вольнонаемных штафирок.
— Приходилось, — не стал я развивать эту тему.
— Садись в автобус и получи оружие, — распорядился он.
Я забрался внутрь, где мне ткнули в руки гладкоствольное помповое ружье с укороченным прикладом и две пачки патронов к нему.
Я присмотрелся к маркировке — картечь.
— Кого воевать будем? — спросил я у ребят.
— Фиг его знает, — откликнулся кто-то.
— Общий сбор… — проворчал Вован.
И посмотрел на меня, как волк на ягненка, приготовленного к закланию.
Я проигнорировал его чересчур выразительный взгляд и, усевшись поудобней, закрыл глаза. Пока суд да дело, можно и подремать…
Наученный Юнь Чунем, я мог восстановиться во сне за пятнадцать минут. Тогда как обычному человеку требовалось не менее четырех часов.
Я спал ровно до того времени, как наш автобус вырулил из ворот банка и покатил куда-то за город, — почти полчаса.
И почувствовал себя как новая копейка.
Немного размявшись — мысленно «побегав» и потаскав тяжелые гири, — я восстановил дыхание и начал смотреть в окно.
Чон сидел рядом с водителем (я видел его коротко стриженные черные волосы с сединой) и изредка что-то ему говорил — наверное, указывал направление.
Поплутав по улицам и переулкам (очень странно: в ту сторону, куда мы направлялись, была отличная прямая дорога), микроавтобус наконец выскочил на загородный проселок и поехал среди полей.
Я заметил, что следом идет наша «вольво». Она то приближалась, то оставалась далеко позади. Вскоре к нам присоединилась еще одна машина, «ниссан» самого Чона, но с кем-то из ребят за рулем. Она обогнала нас и возглавила кавалькаду.
Оказалось, что мы ехали в тир.
Вывеска была старой, проржавевшей насквозь, и я смог разобрать только одно слово — «Охотничье…».
Наверное, общество, додумал я, выгружаясь перед распахнутой дверью, возле которой нас уже ждал крепенький мужичок-боровичок в заячьем треухе.
