— Командир, бьют по кабине! — закричал Акула. — Прикрой, иначе меня просверлят!
— Жми, я сейчас!
Волкодав вскочил на ноги и с диким воплем стал поливать свинцом площадку возле дома охраны складов и ворота.
— А-а-а! — орал он.
Наверное, в его бронежилет попала пуля, потому что он пошатнулся; но автомат из рук не выпустил.
Я последовал его примеру. И тоже орал что-то бессмысленное; и стрелял, стрелял, стрелял… Мне почудилось, что это длилось целую вечность. По-моему, я просто-напросто тронулся умом на эти несколько минут…
Удар был настолько силен, что мы свалились как подкошенные.
Обшивка автобуса рвалась с хрустом и скрежетом, посыпались последние уцелевшие стекла.
Я все это видел как в замедленной киносъемке. Стекла не разлетелись от удара, а как будто поплыли по воздушным волнам.
Акула что-то проорал, и мотор заглох.
В салоне «Икаруса» воцарилась тишина, настоянная на солоновато-приторном запахе свежей крови.
Киллер
Автоматным огнем нас так плотно прижали к земле, что казалось, подними палец — и тебе тут же отчекрыжат его по самую ладонь.
Я не знал, как чувствуют себя остальные группы — они уже были вне зоны видимости, — но наша представляла собой жалкое зрелище.
Даже обычно самоуверенный Чон лежал тихо, как мышь, боясь шевельнуться.
Остальные двое, Дзасохов и Ванька Каин, тихо матерились. И тот и другой были легко ранены. Осетина пуля чиркнула по заднему месту, когда он полз на карачках, а бывшему борцу пробило руку навылет.
Наверное, и у других групп имелись потери, потому что после каждого сеанса связи по переговорному устройству лицо Чона становилось все мрачней и мрачней.
Главная наша промашка заключалась в том, что мы не могли принять непосредственное участие в схватке с противниками. Нас отсекли от основных событий автоматным огнем.
А кто эти противники, можно было только гадать. И догадки были не ахти какие хорошие. По всему чувствовалось, что нас потрошат профессионалы, а не обычные менты.
Похоже, Чон об этом догадывался. И ругал себя последними словами, что не взял нарезное оружие.
Наши помповые ружья, незаменимые в ближнем бою, на большом расстоянии, ночью и в постоянно меняющейся обстановке оказались едва полезнее обычной дубины. Пушка, она и есть пушка. Валит всех подряд.
Бить наобум лазаря означало изрешетить своих, так как в темноте все кошки серы. А окликать будущую жертву, даже держа ее на прицеле, — себе дороже.
Тем более, что наши противники, кто бы они ни были, стреляли как снайперы. И скорее всего, имели приборы ночного видения.
Хорош компот, нечего сказать…
Однако нужно было что-то делать: или отползать и драпать, или плюнуть на ружья и пойти вперед на арапа, надеясь на знание боевых искусств.
— Чон, минэ нада хадить укрытий, — гортанно заговорил Дзасохов, пытаясь приглушить свой бас. — Крова бэжит. Нада перевязка.
— Не скули, ну тя на хрен! — откликнулся Ванька Каин. — Мне грабли поковыряло — и то молчу. Тампон поставь и снегом обложи. Все дела.
Чон не откликался. Он о чем-то сосредоточенно размышлял.
— Иван! И ты, Бало, — наконец заговорил кореец. — Уходите вон за тот склад. Не туда смотрите, левее. Сделаете перевязки, соберите всех — и к машинам.
— А как же ты? — встревоженно спросил Ванька Каин.
— Я не хочу губить людей. Прорваться всем невозможно.
— Нэт, мой нэ пайдет! — отрезал Дзасохов. — Если умирать — будэм вместе.
— Это приказ! У меня есть другой план. Он более реален. Уходите!
Дзасохов хотел было еще что-то сказать, но Ванька Каин прикрикнул на него, и они поползли под прикрытие склада.
— Слушай меня, Листопадов, — обратился ко мне Чон. — Я не знаю, где ты научился всему, что умеешь, и не хочу знать. Но только ты и я сможем выполнить главную нашу задачу.
Я промолчал.
Да и о чем можно говорить, когда пули роились над головами, как шмели на летнем лугу.
— Мы должны пробраться к рефрижератору и вывести его за ворота, — выдержав паузу, сказал Чон.
— Как скажете…
— Не изображай покорность, Листопадов! — сорвался кореец. — Почему ты все время темнишь и притворяешься?! Почему дураком меня выставляешь?!
— И в мыслях не было…
— Мне плевать на твои мысли! Я уже не хочу в них разбираться. Сейчас мы или умрем, или еще долго будем жить. Ты думаешь, я не понял, что за приемы ты использовал, когда дрался в ресторане? Я не знаю, как они называются, но этот стиль гораздо древнее тхеквондо. А значит, более эффективный. Мне однажды пришлось столкнуться с чем-то подобным.
— И это все мои прегрешения?
Не знаю, видел он мое лицо в темноте или нет, но я улыбнулся.
Оказывается, у тебя, кореец, нервишки шалят. Нехорошо… Мастер тхеквондо должен быть покрепче.
— Я уже сказал: не знаю и не горю желанием знать, — отрезал Чон. — Приказать я не могу — не тот случай.
— Никаких проблем — куда вы, туда и я.
— Хорошо. Только смотри: в случае чего первая пуля — твоя. Я разнесу тебе башку. Мне ведь терять нечего.
«Бравада…» — подумалось мне.
Но я опять придержал язык.
Тебе, драгоценный мой, есть что терять, кроме жизни, подумал я. Так просто не лезут на рожон, когда на счете лежит кругленькая сумма и пакет акций под подушкой.
Вопрос заключался в другом: что ты замыслил на самом деле? И не прояснить его я не имел права…
Мы бросили ружья, как ненужный хлам.
Правда, у Чона еще остался пистолет, а у меня — нож.
Но это — официально.
На самом деле я приготовился к любым неожиданностям более тщательно.
Кроме ножа, рукоять которого я переделал в пружинный метатель отравленных иголок, у меня был набор сюрикэнов и нагэ-тэппо; это современные гранаты из арсенала ниндзя, начиненные мизерным количеством пластиковой взрывчатки, порошком магния, серой и древесным углем.
Взрыв нагэ-тэппо сначала слепит противника магниевой вспышкой. А затем дым от горящей серы и облако угольной пыли на некоторое время скрывают последующие действия ниндзя.
Он может в этот момент убежать, спрятаться. Или внезапно напасть на обескураженного и ослепленного врага. Что чаще всего и бывает…
На первый заслон мы наткнулись, когда подползли к бакам или цистернам метра по два — два с половиной в диаметре.
Они лежали на опорах двумя рядами. Наверное, в емкостях хранились какие-то масла, судя по луже возле одной из них.
