Этим обеспокоены его европейские спонсоры, за счет которых он пока способен не только закупать оружие, но и вообще находиться у руля. Учитывая очень средние политические и ораторские способности Онигминде, вопрос его пребывания в роли лидера национально-освободительного движения – вопрос инвестиций. А страны-спонсоры не намерены дальше вкладывать деньги в прежних масштабах при условии невыполнения планов срыва нефтяных поставок.
Поэтому единственная надежда Онигминде на завоевание престижа внутри движения, да и вообще в глазах своих компаньонов, – это вынудить Сытина на сделку «внеэкономическими» методами. И этими методами может и должна служить его дочь. Особенно в ситуации ее постоянных размолвок с отцом и романом с каким-то там штатным мулатом из папашиной домашней свиты.
В этой теории было, однако, одно существенное упущение – алмаз. Онигминде не мог похитить дочь Сытина вместе с камнем. Алмаз слишком надежно конспирировался, и тайна его местонахождения скрывалась столь тщательно, что человек со стороны никак не смог бы реализовать такое за столь короткий срок. Следовательно, Сытина заранее подготовилась к побегу… Но здесь опять какая-то нестыковочка выходит. Как она могла одна, с алмазом, на катере повстанцев оказаться в богом забытой Дельте Бегемота, да еще и выжить после взрыва, так удачно схорониться в джунглях, что вся сотня головорезов Джулиуса Онигминде не смогла ее найти?
– Давай-ка, парень, пройдемся над базой, – обратился легионер к пилоту. – Рассмотрим внимательно этот район, а потом отправимся к болоту.
Пилот кивнул, и машина послушно заложила вираж влево.
– И что это ты удумал? – удивленно взглянул на Мазура Краевский. – Искать ее там, где мы только что были? Зачем?
– Да есть у меня кое-какие соображения… – протянул адъютант, всматриваясь вниз.
– Ну а болото здесь при чем? – продолжал удивляться человек Сытина. – По-моему, там-то уж мы ничего не увидим. Разве что гиппопотамов. Ну не могли же они спрятать Ольгу?
Он рассмеялся, снисходительно посматривая на легионера.
– Надо все осмотреть, – успокоительно поднял руку Мишель. – Мне поручены поиски, и я должен быть уверен во всем.
Краевский пожал плечами, отворачиваясь.
Размышления Мазура были прерваны ревом, доносившимся откуда-то снизу. Он навел бинокль на то место, откуда этот шум мог доноситься. Внизу, в огромной болотистой ложбине, он увидел целое стадо бегемотов, растревоженных шумом гидроплана.
Не секрет, что бегемоты вообще очень чувствительны к шумам, а когда эти самые шумы мешают им заснуть или, наоборот, заставляют их проснуться, животные приходят в настоящее бешенство. А стадо рассвирепевших бегемотов – это довольно серьезная опасность. Бывали случаи, когда во время внезапного перемещения стад гиппопотамов сметались с лица земли целые африканские деревушки.
Однако не только бегемоты привлекли внимание офицера. Внизу он увидел нечто весьма интересное. Болото, раскинувшееся под крыльями гидроплана, представляло собой чудовищных размеров долину, заполненную тиной и застоявшейся водой вперемешку со сгнившими деревьями, корягами и смертельно опасными топями. Неопытный путешественник, попавший сюда, имел бы очень мало шансов выбраться из такого веселого места. С северной стороны нависающих по кромке болота джунглей в топь врезался тонкий клин суши. Середина этого клина находилась как раз между двумя «полушариями» болота. Однако этот клин был естественного происхождения и не представлял собой никакой коммуникационной ценности.
Гораздо более важным наблюдением была полупесчаная (что само по себе удивительно в болотных условиях), полуземляная насыпь. Она незначительно обрывалась в районе середины клина, выступающего из джунглей, и широкой дугой вела к небольшому островку прямо в центре правой части болота. Насколько помнил Мазур, в том месте некогда была научно-опытная база зоологов, изучавших здешних бегемотов. Но все меняется. Несколько лет назад из-за недостатка финансирования в результате начала очередного витка гражданской войны и ухудшения связи с центром эту базу вынуждены были прикрыть. Оборудование вывезли, а вот хижина, в которой жили исследователи, осталась. Этот факт навел Мазура не некоторые умозаключения, которыми он не преминул поделиться с Краевским. Однако начал он издалека.
– Как ты думаешь, Онигминде мог сам похитить Ольгу?
– Исключено. Тогда бы алмаз и… ну, в общем, все осталось бы на месте, – включился в разговор порученец Сытина. – А так, алмаз исчез, и вместе с ним… э… некоторые очень важные документы.
– А что за документы, если не секрет?
– Да, там что-то связанное с бизнесом господина Сытина. Ничего интересного.
– Понятно, – Мишель почувствовал, что Краевский чего-то недоговаривает, но благоразумно решил, что сейчас не самое подходящее время выводить его на чистую воду.
Про островок он решил ему тоже пока не говорить – мало ли что там случится. Лучше пока попридержать свои догадки и еще раз проанализировать все как следует, а уж потом делиться догадками с человеком Сытина.
Так Мазур размышлял, пока гидроплан кружил над огромным болотом. Вскоре оно сменилось плотными зарослями тростника и пальмовыми джунглями. Пилот не спеша и очень осторожно обращался со штурвалом – высота была довольно низкой, а аэродинамические особенности гидроплана не позволяли делать рисковых пилотажных маневров. Пилот был черным парнем, жилистым, как и все нигерийцы, но не очень крепким. Видно было, что он не новичок. Раньше он служил в ВВС Нигерии и осуществлял поставку гуманитарных грузов к себе на родину. Но после начала гражданской войны поставки почти прекратились. Западные деньги начали в основном питать военную и нефтедобывающую промышленность, и ему пришлось уйти из гражданской авиации и поступить на личную службу к «массе Сытину».
Стоит сказать, что кадры для Сытина подбирал не кто иной, как сам Краевский. Он вообще был довольно скрытной личностью, свои приказы получал лично от босса и редко спорил с ним. Поговаривали, что преданность Краевского своему хозяину вызвана тем, что Сытин некоторое время назад просто спас ему жизнь. По слухам, одно время Краевский сильно злоупотреблял наркотиками и вскоре стал героиновым «шириком». А Сытин, мол, добрейшей души человек, вытянул его из этого омута, проплатил ему программу наркологической реабилитации и определил к себе на службу. Среди его подчиненных бытовало мнение, что Краевский – это придаток мозга самого Сытина, потому как сам по себе он думать вообще не умеет. Зато приказы своего хозяина выполняет так, как будто бы Сытин – сам господь бог. Вот такие слухи и разговоры «имели хождение», слышал их и Мишель Мазур.
– Ну что, я же говорил – маловероятно, чтобы здесь могло быть что-то интересное, – сказал Краевский, откладывая в сторону свой бинокль. – Я же хорошо знаю этого прохвоста.
– Ты об Онигминде? – усмехнулся Мазур. – Я вижу, особой любви к нему нет ни у тебя, ни у твоего босса.
– А чего скрывать? – хмыкнул Краевский. – У меня иллюзий нет ни к кому. А этот вождь повстанцев – тут и так все ясно. Пробы некуда ставить. Но бизнес есть бизнес, и если имеешь дело с кем-то, кто тебе не очень приятен, то лучше сразу засунуть подальше все свои симпатии и антипатии. Иначе останешься на бобах. Да что говорить, тебе, как человеку военному, это должно быть прекрасно известно. Приказ получен и – вперед, не рассуждать. Что, разве не так?
