— Что-то не хочется.
Сыро, зябко. Настроение вялое. То ли от погоды, то ли от осознания, что работаем вхолостую.
Кто впервые приезжал служить в Афганистан, видя всю мощь советской военной техники, думал: «С такой силой мы с душманами враз покончим». Уже через месяц: «Однако придется поднатужиться». Еще через месяц: «Похоже, это надолго». И, наконец: «Мама моя! Пора сматываться!»
Прозрение у всех наступало через два-три месяца. Я не был исключением…
— Кончай хандрить. Пойдем, проветримся, — настаивает Тахир.
— Тут не только не разбогатеешь, но и свое потеряешь, — вслух повторяю афганскую пословицу.
— Ты это о чем?
— О чем, о чем… О работе. Никак не могу привыкнуть к национальным особенностям. Что ни делаешь, все впустую. Как вода в песок. На одну только «линию Маннергейма» сколько усилий затрачено. А результат?
— Хватит прибедняться. Последнее время на оперативных совещаниях Гульхан только Гауза и хвалит. Ты ни при чем?
Я пожал плечами. Действительно, за три месяца кое-что удалось сделать.
Привели в порядок оперативные учеты. Выделили наиболее крупные и активные банды в районе Кандагара. Набралось ровно пятьдесят. В каждой от пятнадцати до тридцати моджахедов. Через агентуру собрали информацию на отдельных главарей. Главари… Половина из них имеют родственников: кто в МГБ, кто в Царандое, кто в афганской армии. Все как у нас в Гражданскую войну. Один брат воевал за красных, другой — за белых, третий — сам за себя. Завербовали десять агентов с неплохими оперативными возможностями, провели две засады… В общем, обычная работа.
— С Евдокимовичем поближе познакомишься, — настаивает Тахир. — У меня в декабре замена. Кто ранеными афганцами будет заниматься? Только Женек остается.
— Уговорил, — сдался я.
* * *
До начала сеанса минут тридцать. Стоим, курим. Мимо проходят врачи, медсестры. Все приветливо здороваются с Тахиром.
— Ты что, внештатный начальник госпиталя? — говорю я.
Тахир смеется:
— За два года столько раненых афганцев в госпиталь определил…
Тахир был контактным и по-восточному щедрым человеком. Все, что покупал в дуканах — брелки, зажигалки, цепочки, — он раздавал знакомым и незнакомым людям…
— Ребята, коней придержите, — делаю замечание стоящим рядом двум молодым крепко сложенным лейтенантам. Уж больно громко они выражались.
Похоже, в Афгане они недавно. Новичков видно сразу. Взгляд свысока: мол, чем вы здесь до нас занимались, мы-то покажем, как нужно воевать, ну и тому подобное…
Лейтенанты никак не отреагировали на мое замечание и, выйдя за рамки приличия, продолжали громко комментировать достоинства проходящих мимо медсестер.
Я не ханжа, допускаю крепкие слова, но в нужное время и в нужном месте, и ни в коем случае в присутствии детей и женщин. А когда о женщинах нехорошо отзываются… Обстановка накалилась.
— Мужики, вам же сказали, — поддержал меня Тахир.
Лейтенанты с удивлением смотрят на него: «Кто это посмел открыть рот?» Один из них делает шаг в нашу сторону…
Не успел я и глазом моргнуть, как Тахир присел, и офицер, словно трава, подкошенная косой, оказался на земле. Захват — и второй лежит рядом с ним…
— Чем это вы занимаетесь? — слышу за спиной знакомый голос.
Оборачиваюсь — стоит Евдокимович.
— Спортом, — отвечает Тахир.
— Вижу, что не картошку чистите… Для борьбы другое место есть. А здесь госпиталь. Кто такие? — обращается он к лейтенантам.
Те, поднявшись с земли, представились по форме.
— По каким делам в госпитале? — продолжает «допрос» начмед.
— В кино пришли.
— Вот и идите смотреть. Идите, идите.
— Есть!
Отдав честь, офицеры удалились.
— Вы тоже хороши, — говорит нам Евдокимович, — взрослые люди…
— Почему мы? Это все он, — улыбаясь, показываю пальцем на Тахира.
— Ловко ты, Тахир, их опрокинул, — уже мягче говорит Евдокимович. — Если бы сам не видел, не поверил бы. Не обижайся. Фигура у тебя, мягко сказать, не борцовская.
Тахир в ответ улыбнулся.
— Вот и я о том же. Предупреждать надо, — встреваю в разговор, — так и на каратиста можно нарваться. Анекдот про каратиста знаете?
Оба пожали плечами.
— Тогда слушайте. В глухой сибирской деревне объявился японец-каратист. Селяне слышали, что каратисты ударом ладони разбивают кирпичи, дубовые доски, но тщедушный вид японца вызывал у них сомнение, что это настоящий боец. Решили проверить его в деле. А как проверить? Японец, он хоть и мелкий, но… кто его знает? Стали подбивать местного кузнеца Николая с ним подраться. Он ударом кулака быка на землю валил…
«Некогда мне ерундой заниматься, — отмахивался Николай. — В кузнице работы полно».
Сколько ни уговаривали, не соглашается. Пошли на хитрость.
— Он, японец-то, похвалялся тебя одним ударом уложить.
— Одним ударом? Где ваш самурай?..
Образовали круг. Внутри круга японец и кузнец друг против друга стоят.
«Не зашибить бы». Только Николай так подумал, как японец с криком «кия!» в прыжке нанес ему удар ногой в голову…
Лежит кузнец на траве, не дышит. Над ним селяне склонились… Минут через двадцать Николай открыл глаза.
— Как ты? — спрашивает его старшина села.
— Японец уехал? — в ответ задает вопрос кузнец.
— Нет. Вон он, басурман, на скамеечке сидит, молочко попивает.
Приподнявшись и крепко взяв старшину за ворот фуфайки, кузнец процедил сквозь зубы:
— Уедет каратист, всю деревню так отделаю…
Тахир с начмедом засмеялись.
— Зайдем ко мне, — предложил Евдокимович.
— Спасибо, нет желания, — отказался Тахир.
Действительно, от происшедшего остался какой-то нехороший осадок. «Уличных» разборок нам не хватало…
— Товарищ полковник, раненых привезли, — обратился к начмеду солдат.
— Будет время, заходите. — Попрощавшись, Евдокимович ушел.
— Домой? — спросил я Тахира.
— Пожалуй.
Идем молча.
Я и вольной борьбой занимался, и немного самбо. В Бийске по макиваре
[32] постукивал. За себя постоять могу, на крайний случай стометровку за двенадцать секунд пробегаю; но то, что я увидел…
— Тахир, ты мне объясни, что это было? — прерываю молчание.
