— Два двойных… Нет, два тройных виски со льдом. Содовой не нужно, — распорядился я. И уточнил, вовремя вспомнив о грядущем ливийском нашествии: — Будьте добры, ещё стакан апельсинового сока.
— Принесите три тройных виски, — откорректировал мой заказ Чарльз. — Вы, мой друг, напрасно думаете, что все мусульмане игнорируют спиртное.
Я собрался было возразить, потому что в моей малоинтересной жизни встречались разные мусульмане, и некоторые из них легко могли бы перерезать глотку за подобное гостеприимство. Но эта народная мудрость так и осталась непроизнесённой, слова куда-то задевались, а черты моего лица стали внезапно напоминать причудливую смесь масок кобэсими и оотобидэ из театра Но. Правда, в отличие от традиционных значений этих масок, известных каждому японцу, моё лицо таким образом выражало «крайнее удивление, замешанное на мистическом ужасе». Вместе с Джерри Сеном в зал ресторана входил высокий, стройный, смуглолицый и черноусый мужчина лет тридцати, имя которого вот уже десять лет было моим стыдом и позором. Каждый раз, когда я доставал из своего портмоне кредитную карточку, это имя огненными буквами зажигалось в моей памяти. Абдаллах Шериф ад-Дин.
— Весёлые Боги… — пробормотал я растерянно, — я же был уверен, что тебя нет в живых…
— Андре-сан, — весело вскричал ливиец, даже не успев толком приблизиться к нашему столику, — чертовски рад тебя видеть! Мне говорили, что ты давно умер.
* * *
С Абдаллахом Шериф ад-Дином мы познакомились на его родине, в Ливии, ровно десять лет назад. Он в те времена был молодым офицером, удачно продвигавшимся вверх по служебной лестнице. В немалой степени этому продвижению способствовало происхождение Абдаллаха, который был уроженцем клана аль-Хараба, наиболее близкого клану аль-Каддафи, породившему Отца Ливийской Джамахирии. Ко времени нашего знакомства, то есть в конце 1988 года, Абдаллах занимал пост начальника Национального Бюро по внешним связям и безопасности в Бенгази, а я уже несколько месяцев служил инструктором в тренировочном лагере Беида. В мои обязанности входило преподавание рукопашного боя и основ выживания разношёрстным курсантам, среди которых были и ливийцы, и палестинцы, иорданцы, ирландцы, малайцы, латиноамериканцы — словом, полный интернационал. С Абдаллахом мы также встретились на татами, во время посещения лагеря представителями Ливии. Бой он тогда проиграл, но я позволил ему сделать это красиво, не уронив своего авторитета, за что ливиец был мне чрезвычайно признателен. Мы познакомились, а вскоре за тем и подружились.
У нас сразу нашлось много общего. Абдаллах бывал в Токио, где некоторое время обучался в именитом додзё , жил в Париже, получил образование в Сорбонне. Он любил Францию, Париж, виски, скоростные автомобили, красивых женщин, любил стрелять из пулемёта по воздушным шарикам и терпеть не мог свою работу. Несмотря на то что Абдаллах, как и положено мусульманину, пять раз в день возносил молитвы Аллаху, и даже совершил хадж, побывав в качестве паломника в Мекке, хаджи из него был никудышный. Малоубедительная аргументация «Зелёной книги» Каддафи его абсолютно не трогала, и там, где у всех нормальных мусульман должно было проявляться религиозное рвение, Абдаллах проявлял бескрайнее равнодушие.
Иногда инструкторов вывозили из лагеря на «каникулы», обычно проходившие в Бенгази, и в один из таких приездов я узнал от Абдаллаха интересную новость. Испытывая очередной приступ недовольства судьбой, ливиец между делом сообщил мне, что в отдалённом районе Ливийской пустыни голландские геологи нашли признаки крупного нефтяного месторождения. Пикантность ситуации заключалась в том, что этот район не принадлежал ни к одной зарегистрированной концессии. Впоследствии я часто вспоминал этот разговор, пытаясь понять: в тот день Абдаллах проговорился случайно или же он понимал, что делает, и рассчитывал получить вполне определённые дивиденды со своей болтливости? В том, что подобное возможно, он мог быть уверен, ибо к этому времени Абдаллах уже прекрасно знал, чей именно я сын.
Как следует обдумав все детали, я пришёл к простому выводу: Абдаллах стремительно делал карьеру, был весьма близок к Каддафи и лет через десять вполне мог занять пост шефа Национального Бюро. Иметь такого знакомого, да к тому же лично мне обязанного, я почитал за честь и большую удачу. В тот же день я позвонил отцу в Бордо и предложил ему заехать на денёк в Ливию. Буквально завтра. На следующий день отец уже был в Бенгази. Судя по скорости его передвижения и по той лёгкости, с которой он въехал в страну, нетрудно было догадаться, что в Ливии он не впервые. Мы встретились, и я передал ему информацию, касавшуюся района предполагаемого месторождения. Взамен я поставил лишь одно условие: при заключении контракта должны быть учтены интересы Абдаллаха Шериф ад-Дина. Отец согласился.
Закончилась эта история печально. Геолог — голландец, бывший осведомителем Абдаллаха, «случайно» погиб, выпав из окна первого этажа и сломав себе шею. Самого Абдаллаха вызвали в Триполи, что само по себе ещё ни о чём не говорило, но чуть позже я узнал, что моим приятелем заинтересовался лично Каддафи. А это уже говорило о многом. С того дня Абдаллах Шериф ад-Дин бесследно исчез. Отец, вернувшись из Сирта с документами, согласно которым большая часть Ливийской пустыни отходила в концессию дочерней фирме корпорации Дюпре, комментировать эту ситуацию отказался. Именно тогда мы с отцом впервые серьёзно поговорили, после чего наши отношения стали такими, каковы они сегодня. Ещё во время моего пребывания в Ливии я узнал о том, что на территории французской концессии обнаружено крупнейшее за последние пятьдесят лет месторождение. О том, что на моё имя в нескольких европейских банках открыты счета, на которые поступают деньги, составляющие проценты от этой сделки, я узнал лишь спустя несколько лет. К тому времени мы с отцом научились поддерживать видимость добрых взаимоотношений, и я не стал возвращать ему эти деньги, не желая нарушать едва возникшее хрупкое равновесие. А ещё через пару лет, уступив человеческой природе, я начал пользоваться этими деньгами. Но каждый раз, когда в моей памяти всплывало весёлое, смеющееся лицо Абдаллаха, меня огнём прожигал мучительный, тяжкий стыд за себя, за отца; за то, что этот мир таков, каков он есть, и за то, что в этом мире живём все мы, называющие себя людьми. В литературе уже описан подобный человеческий тип: стеснительный воришка, которому воровать невыразимо стыдно, но и не воровать он, увы, не может. Простая замена слов: «воровать» на «жить», а сколько сразу возникает новых сторон и нюансов…
— Рад видеть тебя, Абдаллах, — поднимаясь из-за стола, сказал я. — Где ты прятался столько лет?
* * *
— Джентльмены, — воззвал к нам обоим Чарльз, церемонно поднимая свой бокал: — Ваша встреча состоялась, и на этом я полагаю свою миссию исчерпанной. Хочу лишь пожелать вам успеха. Эндрю, надеюсь, что с вами мы ещё встретимся.
— Боюсь, что да, — придав своему лицу скорбное выражение, подтвердил я. — Могу я обратиться к вам с просьбой, сэр?
— Буду рад оказать вам услугу, друг мой, — с некоторым сомнением в голосе ответил Чарльз.
— Мой дом… Вернее, то, что от него осталось. Не могли бы вы поручить кому-нибудь присмотреть за ним, сэр? По-своему этот дом был совсем неплох, и я успел привязаться к нему…
