— Я не понимаю, — признался я.
— В твоём досье указано, что ты не читаешь газет, — спокойно заметила Фатима. — Но сегодняшние газеты тебе всё же стоит прочесть. Возьми, я оставляю тебе свою.
Её рука вынырнула из-за спины, что-то белое мелькнуло в воздухе, и на пол между нами упала сложенная вдвое «Либерасьон».
— Прощай, Андре, — тихо сказала Фатима, и мне почудилось, что в ее голосе мелькнуло слабое подобие какого-то чувства. Сожаление? Досада? Грусть? Или всё это вместе? Едва слышно она закончила: — Жаль, что всё так… Впрочем, это тоже — неважно. Прощай, Андре.
Развернувшись, она быстро зашагала к выходу. Короткая команда, и несколько вооружённых людей, всё это время настороженно наблюдавших за происходящим, по одному покинули ангар. Прежде чем закрыть за собой дверь, последний из них качнул в мою сторону стволом автоматической винтовки и с досадой плюнул на пол. Я хорошо понимал его чувства. Невыносимо обидно выпускать победу из рук.
Мой пистолет лежал на полу, совсем рядом с газетой, которую оставила Фатима, и я случайно заметил броский заголовок, напечатанный на первой полосе. Заинтересовавшись, я поднял газету с пола. «Решение принято» — этот заголовок нельзя было не заметить. Страны Североатлантического альянса отказываются от дальнейших переговоров с правительством Милошевича. Войска НАТО приведены в боевую готовность. Бомбардировки Югославии начнутся в самые ближайшие часы.
Сидя между рядами никому не нужных автомобилей, начинённых взрывчаткой, я всматривался в бледное лицо девушки, которую любил, сжимал в кулаке газету и не понимал, никак не мог понять — плакать мне хотелось или смеяться?
Эпилог
Над Парижем сгущалась ночь. На улице это было не так заметно — горели яркие фонари, и ночная мгла пугливо пряталась под кронами деревьев, убегала в тёмные окна домов, скрываясь там, где некому было включить свет. Вязкая темнота наполняла кабинет, пряча в себе очертания книжных шкафов, письменного стола, дивана, укутывая меня своим покрывалом. Ночь принесла с собой успокоение, и, сидя у окна в глубоком кресле, я слой за слоем избавлялся от твёрдой брони, сковывавшей мою душу.
Победа вырвалась из моих рук. Я сделал всё, что должен был сделать, и всё равно проиграл, потому что невозможно выиграть у того, кто лишён Имени. Абу аль-Хауль сегодня утратил маску, но война в Югославии всё равно началась.
Только что мне звонил отец. Впервые за последние два года я услышал его спокойный, чуточку хрипловатый голос.
— Здравствуй, Андре, — сказал он так, словно мы расстались с ним вчера.
— Здравствуй, отец, — ответил я, чуть помедлив. — Сожалею. Мне не удалось помочь тебе.
— О чём ты? — удивился он. — Насколько я знаю, сегодня ты стал героем.
— Я читал газеты. Решение принято. Лорд Гренвилл и ты… Вы проиграли.
— Проиграли? А, ты о Югославии… Это уже не имеет значения. Всё изменилось, Андре. Ты сделал то, что необходимо было сделать.
— Не имеет значения… — тихо повторил я. — Морские глубины успокоились на время?
— Ты по-прежнему любишь говорить загадками, — я знал, что сейчас отец недовольно морщится. — Впрочем, это неважно. Я звоню, чтобы поздравить тебя. Сегодня мы говорили с лордом Литтоном… Он весьма доволен решением своей дочери.
— Это была шутка, отец, — устало ответил я. — Глупая шутка. Я не собираюсь жениться на дочери лорда Литтона.
— Шутка? — В его голосе явственно звучало недоверие. — Вот как… А мне показалось, что лорд Литтон настроен весьма серьёзно. Полагаю, тебе всё же стоит с ним поговорить. Это была бы неплохая партия…
Наш разговор был недолгим. Не о чем было говорить. Отец всё ещё надеялся увидеть во мне наследника Империи Дюпре. А я не хотел вновь опускаться в тёмные морские глубины.
На моём столе валялась медная безделушка, грубоватая ладонь с нарисованным на ней голубым глазом. «Ладонь Фатимы», дочери пророка. На Востоке говорят, что она приносит счастье. Возможно, что так и есть… На Востоке. Где-то там, в Югославии, люди со страхом всматривались в небо, которое грозило им войной.
Совсем рядом со мной, в парижском «Американском госпитале» на операционном столе лежала сейчас Таня. Девушка, которую я любил. Полчаса назад мне сказали, что она будет жить. Более всего в жизни я бы хотел сейчас быть рядом с ней, но… «В моей жизни есть место только для одного мужчины, Андре», — сказала она.
Рядом с ней сейчас был её муж.
Дотянувшись до книжного шкафа, я наугад взял с полки какую-то книгу, не глядя раскрыл её и, напрягая глаза, прочитал первые попавшиеся строчки.
…Я сижу в темноте. И она не хуже
В комнате, чем темнота снаружи.
Весёлые Боги, склонившиеся над моим плечом, смеялись, радуясь своей шутке.
* * *
Я сидел в кресле, закрыв глаза, и словно наяву видел перед собой гладь морской воды, насыщенной изумрудной зеленью, огромное доброе солнце, песчаный берег, ласковые волны, с шуршанием сбегающие по песку…
Я сидел в кресле, и мне не хотелось открывать глаза.
