— Значит попусту терять время, — закончил подошедший Клео. — Пусть это будет параллельная сделка. Не обижайся, но документы на твоего тестя готовил заранее я… ха-ха…
Это значило, что золото в нательных куртках кули, которые понесут завтра утром чемоданы полковника Беллона на борт пакетбота, завтра же и вернется с пакетбота в сейф Индокитайского банка.
— Поздравляю, вы получаете свой треугольный флаг, — сказал Нго. Кажется, мы напрасно затягивали решение о привлечении вас к более тесному сотрудничеству, господин Доуви.
На жаргоне кантонских мафиози «треугольный флаг» означал, что Бруно Лябасти получал свой феод, на котором был в полном праве обирать кого хочет и сколько хочет, нанимать и выгонять подчиненных, казнить и миловать. Феод на стыке двух королевств — гибнущего французского и вечного, неизменного и непоколебимого королевства кантонских триад, узы Бруно с которыми отныне могла разорвать только его собственная смерть.
Тридцать лет спустя, превращая в пепел свое прошлое, Бруно поджидал Клео, который теперь, наверное, отдал бы девять десятых всего, чем обладал, чтобы сесть в машину времени и вернуться назад — в тот самый день в Сайгонском порту и в тот самый пакгауз 18-С. Вернуться, чтобы убить черепашье яйцо от капитана Сы, о котором и Бруно, и Клео и думать забыли через минуту после того, как его увидели…
Клео постучал в дверь номера.
Какое-то время они оба молча стояли у окна, в котором отражались их лица.
— Сегодня в гостинице, когда я возил отца к травнику, на меня выскочили Бамбуковые братья, эти… из банды «Бамбуковый сад», — сказал Клео медленно.
— У тебя с ними или у них с тобой счеты?
— Назвали одного. Капитана Сы…
— Что за личность?
— Длинная история. Человек долго гонялся за отцом в сорок девятом, пытался вырвать золото, которое и нам-то ещё не принадлежало… Думаю, что это кто-то из его потомков или людей, которым он передал сведения перед своей собачьей смертью.
— Вымогательство с использованием сведений такой давности?!
— Самое грубое и прямое.
— Успокойся…
— Легко советовать.
Бруно вычистил трубку в пепельницу, спрятал её в замшевый кисет. Набил новую из пачки «Боркумского утеса». Поворошил кочергой догоравшие бумаги. Пламя вспыхнуло ярче.
— Мне действительно легко советовать, — сказал он. — Завтра или послезавтра я начинаю крупномасштабное побоище тех, кто восстает против власти Круга в «Бамбуковом саду». Уничтожение. Начнет пресса. Теперь без неё не обходятся. Напустим информационного дыма. Расправы свалим на мелких бандитов.
— Я звонил Барбаре, — неуверенно сказал Клео.
— Барбаре? Барбаре Чунг?
— Что ты так взвился? Договорился встретиться, снабжу её материалами. Я тоже, как и ты, подумывал о прессе.
По акватории порта хлестанул прожекторный луч и тут же погас. Кому-то придется платить приличный штраф, подумал Бруно. Промашки вахтенных в сингапурском порту не сходили даром.
— Почтенный Лин Цзяо пятьдесят лет назад присвоил ценности, — сказал Бруно, стараясь придать голосу теплоту. — Кому-то стало известно, где он доживает дни. И вот налет, чтобы вырвать из слабеющих рук богатство, которое эти руки, некогда молодые и сильные, тоже отняли у кого-то. Это цикл, Клео. Молодость и устремленность, старость и смерть… Вот так, друг.
— Цикл должен быть прерван!
— Считай дело решенным, — сказал, незаметно усмехнувшись, Бруно. Хочешь что-нибудь выпить?
— Нет, друг…
Клео рассмеялся. Искренне, а потому горько.
Бруно ощутил, каким страшным бывает предчувствие разгрома.
— У нас, у китайцев, считается, что число драконов, живущих в мире, неизменно, — сказал Клео. — Всякий дракон вечен…
— Это ты к чему?
— Большие богатства подобны драконам. Человек не в силах изменить их предназначение… Добытое отцом может оказаться утраченным. Отец взял его как часть чужого богатства. Приумноженное мною, оно сделалось, как написала эта способная чертовка Чунг, деньгами с надвинутой на глаза шляпой. Впрочем, твои деньги тоже такие… Закон их не защитит. Деньги уйдут от нас. Драконы своего не отдадут.
— У тебя просто шок, Клео. От усталости, не от страха… И вот что…
Бруно догадался, как можно повлиять на китайца.
— Скажи-ка, друг, драконы меняют кожу?
— Кожу?
— Ну, да, как змеи.
— Как змеи? Не знаю… Дракон имеет чешую. Это я знаю. А вот меняет ли кожу…
— Что ж, пусть дракон имеет чешую… Клео, друг мой, если мы хотим, чтобы наши деньги стали богатством, стали большим и настоящим, открытым, законным и известным, как ты определил, драконом… нам нужно сменить кожу! Видел, как это делает змея?
— Нет, кажется… Нет.
Бруно видел. Ввинчиваясь меж двух камней, мучительно содрогаясь, розоватая, словно кость в изломе, гадина сдирала шелушившееся обветшавшее одеяние. На расстоянии вытянутой руки от затаившегося в засаде легионера Бруно Лябасти. Пронзительный, похожий на лай вопль обезьян несся из зарослей. Безошибочный сигнал о приближении противника…
— Да и неважно, — сказал Бруно. — Дракон это делает, может, как-то иначе. Но я уверен — делает!
— Ты говоришь загадками, Бруно…
— Тогда приготовься выслушать отгадку… Помнишь, я звонил тебе из гостиницы «Шангри-Ла» на Пенанге в Малайзии, куда якобы увязался за одной «леди четырех сезонов»?
— После последнего собрания Круга?
После последнего собрания Круга…
Глава четвертая
ИЗУМРУДНЫЙ ХОЛМ
1
Капот старенькой «тойоты» обдала рыжая волна. Накатившая следом достала ещё выше, усеяв лобовое стекло оспинами грязи. Волны гнал встречный автобус. По затопленному наводнением бангкокскому проспекту Плоенчит бампер в бампер ползли автомобили с зажженными фарами, и у некоторых фары светили из-под воды. Мотоциклисты плескались в потоке, лягая стартеры захлебнувшихся движков. Илистая жижа с ошметками помоев затекала в лавочки и конторы. На перекрестке, где вода стояла по грудь, предприимчивые ребята переправляли пешеходов в плоскодонке с подвесным мотором.
А дождь шел и шел.
— Такая картина — каждые три-четыре года в это время, — сказал Севастьянову сидевший за рулем «тойоты» Шемякин.
Так совпало, что журналист вылетал в Сингапур тем же рейсом. Консул Дроздов свел их, и Шемякин заехал в гостиницу за Севастьяновым, чтобы вместе отправиться в аэропорт. По пути предстояло завернуть в посольство, где Шемякин оставлял «тойоту», когда улетал из Бангкока.
Насколько Севастьянов понял из разговоров на ужине у Павла и Клавы Немчины, куда он был приглашен вместе с Дроздовым, мужик со странным именем Бэзил ломал в этих краях третью пятилетку, причем на самых невероятных ролях. Гнил в ханойских склепах под американскими бомбами. Вслед за первым танком въехал в захваченный красными Сайгон. Просочился в Пномпень к Пол Поту, где копал себе могилу перед расстрелом. Ночевал у пограничников заставы, через которую утром прошел главный удар китайцев в глубь Вьетнама. Не позднее чем за неделю предсказывал смены правительств в Бангкоке… Говорили об эмигрантском происхождении Шемякина и его службе в Иностранном Легионе. Но говорили как-то неопределенно и снисходительно, потому что годы шли и шли, а карьера у этого человека, ставшего теперь журналистом, все не шла и не шла. Даже медали не удостоился, между тем во Вьетнаме они полагались даже уборщицам.
