— Да как считать… Первый раз в пятидесятых, потом еще… и так до сих пор.
— И на последующие годы, пока краденные у Запада и собственного населения миллионы не окажутся благополучно отмытыми на офшорных счетах где-нибудь в этой благословенной стране или поблизости, — сказал сидевший с ними рядом Гари Шпиндлер из «Бизнес уик» и по совместительству «Файнэншл таймс» — казначей клуба и ходячий компьютер. Гари походил на Мефистофеля в период полового возмужания. Он тщательно выбривал скулы, а бороденку корнал так, что она походила на жало копья. Тяжелый нос нависал над ярко-красными мокрыми губами, кривившимися от чувства умственного и всяких прочих превосходств, постоянно владевшего Шпиндлером. Это чувство в особенности овладевало Гари, когда ему доводилось встречаться с Шемякиным. Он, как правило, вообще не разговаривал с русскими по причине их врожденной тяги к погромам и казнокрадству.
— Ты опоздал, Гари, — сказала Барбара. — Еще до того, как ты к нам подсел, я попросила Бэзила, принимая во внимание реноме страны, откуда его прислали, коррумпировать меня каким-нибудь особо извращенным образом. Например, купить мне чашку кофе. Я чувствую, что он хочет предложить эту взятку, и не в силах противиться… Русский уже втерся в ко мне доверие. Его происки чудовищны по напору! Ты должен меня спасти, благородный Гари!
— Ты пала, Барбара?
— Ну, не настолько низко, как ты, Гари, в последней статье, где пересказываешь мои финансовые анекдоты…
Лена Кампф и Пит Вонг из «Бангкок пост», сидевшие за тем же столом, развернулись к ним спинами. Пустые разговоры мешали слушать.
Гари подмигнул и скривил толстые губы.
— Думаешь, Бэзил, поступит ловчее, вытянув из тебя потрясающие сведения о безуспешной борьбе с азиатской коррупцией?
— Пожалуйста, два кофе, — сказал Бэзил официанту, который с интересом наблюдал, как Шпиндлер цепляется к русскому. Кажется, официанта звали Супичай.
— Передвинься, пожалуйста, на другой край стола, — сказала Барбара.
Бэзил не понял.
— Чтобы сидеть напротив, а не сбоку. У меня шея затекла всякий раз поворачиваться в твою сторону…
Гари фыркнул и сдвинулся со стулом к Кампф и Вонгу.
Насчет её глаз Бэзил, конечно, ошибся. Не делала она операции. Просто кто-то из родителей был европейцем, а кто-то из Китая. Барбара пила кофе без молока и сахара, то есть родилась, скорее всего, не в Бангкоке. Да и работала на сингапурскую газету. Как она оказалась в Бангкоке? Проездом?
— Я бы задала сто вопросов, — сказала Барбара, допив кофе.
Странное чувство, возникшее после рукопожатия, не оставляло её.
— Я бы тоже… Я представляю собой полного профана в области финансовой журналистики. Это действительно интересно?
— Людям всегда интересно знать все о чужих деньгах… Я вот что подумала, Бэзил… Не слышал ли ты китайскую мудрость о том, почему люди не верят друг другу?
Он ответил по-китайски:
— По двум причинам. Потому что не знают друг друга и потому что знают…
— Гляди-ка, да ты говоришь на мандарине! Неужели в Москве учат?
Мандарином назывался пекинский, официальный диалект.
— Говорить начал в Китае… в материковом Китае. Еще во время войны…
— Вьетнамской? — спросила она.
Бэзил рассмеялся, осознав разницу в возрасте.
— Да нет, во время второй мировой, о которой старички нам сейчас рассказывают. Родители жили в эмиграции. В России я оказался недавно…
Гари Шпиндлер наблюдал за ними от стойки, куда он переместился с Леной Кампф. Лучше было бы свернуть разговор. И не только из-за Шпиндлера. Бэзил чувствовал, как Барбара Чунг, что называется, стремительно идет на сближение, от которого в будущем проку не будет, а вот неприятности появятся определенно. Чтобы перехватить инициативу в расспросах, он сказал:
— Финансовая журналистика — должно быть, невероятно сложная материя…
— Для посвященных финансовые новости на двадцатой полосе представляют собой куда большую сенсацию, чем вопли на первой полосе о смене кабинета… Сун Цзю, китайский стратег, говорил, что государя, генерала или политика отличает от простолюдина только одно — предвидение. Но предвидение возможно лишь при исчерпывающей информации. Экономнее оплачивать сто дорогих лазутчиков, чем содержать большую армию и вести даже самую короткую войну… Мне хорошо платят голубые деньги.
— Голубые деньги?
— Добротные, старинные, самые большие, какие бывают… Которые не мечутся, хватая проценты здесь, проценты там, опять здесь и потом снова там… Деньги, как и люди, бывают аристократами или выскочками. Ты должен бы это знать!
— Я пишу в ином ключе, да и о другом… В России вообще пишут иначе… Можно было бы, конечно, перевести для тебя кое-что, ради твоего интереса…
— Ох, любопытно… Но я завтра улетаю домой…
— Домой?
— В Сингапур… Твоя газета может послать тебя к нам?
— Может… Через несколько недель мне предстоит полет в Джакарту, по пути туда остановлюсь на день в Сингапуре, да и на обратном пути тоже. Ничего, если я позвоню?
Все-таки его дернуло за язык. А Барбара сразу откликнулась:
— Даже очень неплохо, коллега.
Она опять протянула руку.
Странное ощущение от рукопожатия снова удивило обоих.
Спускаясь по крутой лестнице из клуба к лифту, Бэзил ощущал неясную тревогу из-за завязавшегося знакомства.
В переполненном лифте Гари подмигнул ему.
Бэзил сделал вид, что не заметил.
Во внутреннем дворе гостиницы «Стрэнд» протяжно и сильно громыхнуло железо. Бэзил прислонился лбом к стеклу, нагретому снаружи жарой.
Двое электриков в оранжевых комбинезонах, чинившие кондиционер, уронили его крышку и теперь виновато улыбались, заглядывая вниз. Выбежавшие из кухни официанты в салатовых кителях с черными погонами что-то кричали и весело смеялись, задрав головы кверху.
До встречи с Барбарой оставалось сорок минут, и Шемякин вполне успевал закусить.
4
Джеффри Пиватски доставляло садистское удовольствие заказывать в самолетах шампанское. Садизм, правда, был обращен в прошлое, и внутреннее злобствование Джеффри вовсе не относилось к милым индускам в золотистых сари компании «Эйр Индиа».
Полет оставался его любимой стихией, небеса в иллюминаторе, что бы не приходилось видеть — звезды или сине-голубую пустыню стратосферы, возвращали Джеффри в молодые годы. Во время тренировочных полетов у него появлялось необъяснимое желание выпить шампанского в кабине бомбардировщика. И теперь, потягивая искрящееся пойло, он закрывал глаза, представлял приборную панель, свою уродливую перчатку на рычаге управления боевым самолетом и злорадствовал, что провел командира, пронеся бутылку в кабину. Неясным оставалось, как пить вино в шлемофоне…
