Вид Вадима, похоже, был настолько неординарен, что на проходной департамента его задержали и выпустили только после уточняющего звонка полковнику Руэнтосу. Первое такси, остановленное им, притормозило рядом, однако шофер, подозрительно глянувший на клиента из-за лобового стекла, решил не рисковать, ударил по газам и укатил.
Вадим быстро заскочил на заднее сиденье машины, подошедшей следом, и назвал водителю адрес. Такси, однако, не трогалось с места.
– Почему мы стоим? – почти выкрикнул Вадим и увидел в зеркале заднего вида растерянные глаза шофера. – Поехали!
– Сеньор, повторите, пожалуйста, адрес. Я не понимаю вас.
Вадим с недоумением уставился на стриженый затылок за прозрачной пластиковой перегородкой и внезапно понял, что говорит с таксистом на русском языке. Он уже спокойно повторил адрес по-испански, и шофер, склонив голову, показал, что теперь ему все понятно, плавно тронул машину с места.
Открыв папку, Вадим еще раз взглянул на фоторобот «Эгуса». С четкой компьютерной распечатки на него смотрело лицо Паши Панфилова, начальника личной охраны Николая Владимировича Осколова. Лишними на изображении были только густые усы.
В голове был полнейший сумбур и ни одной мало-мальски трезвой мысли – только вопросы без ответов. Действительно ли это Панфилов? Если он, зачем ему понадобилось устраивать акцию против семьи своего шефа? Интриги против Николая Владимировича? Не видно никакого смысла. И при чем здесь его дети и внучка? В этом случае должны были работать на их дискредитацию, но не на убийство. Похищение с целью шантажа? В основе, в общем-то, так и есть, однако гибель Осколовых при взрыве нелогична. Кстати, у него сразу, при изучении материалов, появлялось сомнение, что целью террористов были именно деньги, – работали грамотно, но как-то вяловато. И какие, к черту, террористы Панфилов и Франц Таузар со своими людьми? Месть Паши шефу? Тогда зачем было разводить всю эту бодягу с «Бригадами свободы»? Можно было просто и без всякой помпы уничтожить семью Валерки. Панфилов был неплохой специалист, как отзывались о нем в отделе, и особого труда для него это не составило бы. А может, он ошибается и «Эгус» все же не Паша?
Вадим опять впился взглядом в фоторобот. С компьютерного рисунка на него смотрел Панфилов и никто иной.
«Что там Ганьерис сказал по поводу произношения „Эгуса“? Слишком правильное и схожее с его собственным. Вполне может быть – преподаватели-то были одни… Господи! Да зачем же ему все это было нужно? Для каких целей? А может, не ему, а кому-то другому?… Стоп! Хватит гадать без толку. Загадок больше, чем китайцев на квадратную версту. Не знаю, кому я так срочно понадобился, но сейчас надо звонить Деду – пусть поднимает Старикова и его команду специалистов. Дело выходит из нейтральных вод, и заниматься им придется всем. Панфилова надо немедленно брать и трясти. А с его усами ребята, думаю, смогут разобраться. Он ведь до последнего дня был рядом с Николаем Владимировичем. И я с ним общался и совсем ничего подозрительного в его поведении не заметил…»
Показалось российское посольство. Вадим кинул через круглое отверстие в перегородке десятку и сказал шоферу, чтобы тот остановился напротив ворот. Он вылез из такси, захлопнул дверцу, и машина, замигав подфарником, начала медленно двигаться вдоль тротуара, пропуская транспорт, следующий в том же направлении.
Вадим встал на «зебру» перехода, ожидая сигнала светофора, и увидел, что ворота посольства открываются и из них выезжает джип. Отвлекшись, он не обратил внимания на неприметный серый автомобиль, аккуратно перестроившийся из второго ряда и притормаживающий рядом с ним. Лишь когда машина оказалась буквально в паре метров, он бросил взгляд на съезжающее вниз стекло передней дверцы и уловил в глубине салона движение направляемого на него темного ствола «узи».
Он прыгнул головой вперед и в сторону, уходя с директрисы стрельбы в мертвую зону, создаваемую кузовом машины. Уже в полете, принимая на себя удары пуль, понял, что не успел самую малость, лопухнулся, значит…
Сознание все еще работало, и он успел увидеть, что какой-то мотоциклист в глухом шлеме с темным забралом, пролетая мимо, стреляет по колесам и стеклам серого автомобиля и тот, теряя управление, врезается в бетонный фонарный столб. Вторая очередь из машины проходит по бордюру, высекая из него искры и не задевая его. Рядом, визжа тормозами, останавливается машина, и из нее вылетает Сергей Сергеевич и еще кто-то незнакомый. Они с пистолетами в руках и пригибаясь умелыми зигзагами летят к потерпевшему аварию серому автомобилю. А это еще откуда? Неужели он бредит? Это же Дед – Олег Петрович, в белых мешковатых штанах и совсем уж нелепой пенсионерской шляпе из соломки, бежит к нему через дорогу от джипа, остановившегося в воротах посольства.
Вадим хотел поднять руку в знак приветствия Деду, но не сумел. Боли не было, нет. Вот только силы утекали в пыльный асфальт, и он не мог ни шевельнуться, ни улыбнуться, ни сказать слова подбежавшему Олегу Петровичу. А еще он не слышал ничего – ни голоса Деда, широко разевающего рот, словно вытащенная на берег рыба, ни криков и шума от серой машины, ни воя сирен, ничего…
На Вадима неожиданно навалилось какое-то теплое чувство покоя и лени. Окружающие начали незаметно отдаляться, и только одна тревожная мысль, непонятное чувство стыда удерживало его на поверхности. «Что он не успел сделать? Ему же говорили, что это необходимо… Но кто это сказал?… А-а-а… Старушка на берегу… Я еще не спас душу… Тело спас, а душу нет… А чью?»
Неожиданно из глубины сознания всплыло: «Я не спас душу Надежды… Не успел… и погубил свою…»
Окружающее в глазах Вадима поплыло и стало меркнуть. Мир вокруг начал крениться, как-то странно закручиваться в спираль, и он провалился во мрак.
Сначала появилась боль – тупая и всеобъемлющая, потом – свет и монотонный голос, повторяющий одну и ту же фразу. Сквозь веки начала просачиваться серость, расцвеченная плавающими туманными кругами. Он попытался открыть глаза, но сил не было даже на это. Рядом с ним слышался глухой гомон голосов. Выделялся один, который громко, на грани крика, твердил и твердил:
– Вадька, держись!.. Вадька, держись!..
Он чувствовал, что его куда-то тащат, везут. Каждый толчок отзывался нестерпимой, на грани потери сознания, болью. Наконец Вадим смог немного разлепить веки. Тот же голос – а он начал узнавать его, – уговаривающий держаться, закричал еще громче:
– Стойте!
Толчки прекратились, и над ним склонилось лицо Деда в этой дурацкой старорежимной шляпе.
– Малыш, ты живой? Прошу тебя, продержись еще немного! Скоро будем в госпитале. Все будет хорошо! Ты что-то хочешь сказать?
Вадим, едва шевеля губами, попытался спросить Деда о чем-то важном, но слова превращались в отдельные невнятные звуки.
– П-а… ба-ф…
– Не надо говорить! Лучше молчи, береги силы.
Однако Вадим упрямо открывал рот, пока не получилось не очень связное, но узнаваемое:
– П-ан… ф-ил… о-в…?
