– Гля, Степан… да это ж мальчонка! Смотри… мордочка… одежда-то приютская!
– Из 1-го интерната, мож? Туда всех шкетов, всех отчаянных, всю беспризорщину сгребают. У меня вот соседа как убили, жена померла, так его шпаргонцев туда и заправили. А куда их?
– Эх! Взял грех… Знал бы, что пацанва, мож, тово… этово – не стал бы палить.
– Ну да. А что бы ты начальнику караула сказал про хищение добра?
– А что я скажу ему теперь?
…Борис Леонидович не мог видеть лица убитого; но слова, сказанные постовым, обожгли его изнутри ледяным холодом.
4
С отвратительным предчувствием и еще более мерзким привкусом крови во рту (утром кровоточила десна) пришел на работу Борис Леонидович. Он крепко выпил, но все равно не мог заснуть почти что до рассвета и лишь ненадолго забылся коротким беспокойным сном. Много раз до того, как наконец уснуть, задавал он себе один и тот же вопрос: неужели эти ночные налетчики, эти ребята, рискнувшие сунуться на склад, – в самом деле были воспитанниками интерната № 1?..
Его предмет, урок истории, в этот день стоял в расписании первым. Вишневецкий редко делал перекличку, но на этот раз решился пропустить учеников через сито учета.
Он быстро окинул взглядом класс поверх очков, чтобы отсрочить момент истины: кто наличествует, а кто отсутствует. Ему даже в голову не пришло, что он мог попросту затребовать у дежурного преподавателя список тех, кто находится в школе и отметился на вахте после возвращения из дневных отпусков в город.
– Андрющенко!
– Здесь!
– Борисов.
– Ту-у-та, – лениво протянул Сеня-бородавочник.
– Бурназян?
– Здэс!
– Верник.
– Я.
– Ипатов? – с заметной вопросительной интонацией, повинуясь какому-то неосознанному чувству, продолжал Борис Леонидович.
– В наличии имеется, – прозвучал язвительный детский голос, и всплыла на задних рядах лохматая голова Леньки Ипа. – А че седня такое на завтрак, расстрел, что ли?
Вишневецкий не обратил внимания на эти слова и продолжал продвигаться к середине списка, где интересовала его фамилия Рыжов, и к завершению перечня, где значилась фамилия Холодный. Правда, случилась небольшая накладка, которую, к счастью, никто не оценил: произнося фамилию дурачка Пети Колодина, которого иначе как Пень-Колода никто не называл, Борис Леонидович проговорил ее как «Каледин». Класс встретил это чужое имя недоуменной тишиной.
– Рыжов, – выговорил Борис Леонидович. И наконец поднял глаза.
С нескрываемым презрением смотрел на него со второй парты Юрка Пыж, откинувшись назад и что-то жуя. Но ни слова не вымолвил. На его лбу над правой бровью набух внушительный синяк, переливаясь всеми цветами радуги. Правой ручищей он теребил верхнюю пуговицу своей рубахи. Кисть была исцарапана.
– Подрался, что ли? – кивнул Вишневецкий. – Влип в историю?
– А если даже и так… – пробурчал тот. – Только это не ваша история… валяйте себе заливать про Земские позоры…
– Соборы. Ладно… Устюгин! Федоров! Холодный!.. Где Илья?
– А черт его знает, – подал голос Ленька Ип. – Он вас любит нежно, мог урок такого историка, как вы, и похерить…
Вишневецкий выпрямился:
– Где Холодный?!
С парты в проход сорвалась и упала жестяная кружка, покатилась, разбрызгивая молоко; историк, не отрываясь, следил за траекторией ее движения и во время этого – не поднимая глаз – два или три раза повторил одно и то же: «Где Холодный?»
Открылась дверь, и вошел Илюха. Он был бледен, а рукав его рубахи засучен, разорван и, кажется, забрызган чем-то красным. Встретив взгляд Бориса Леонидовича, он выговорил:
– А что? Два часа изолятора я, кажется, уже заработал за опоздание.
– Что у тебя с рукой?
– Да так… Встретил одного фраера и нежно дал ему в морду. Скаута Пруткова! – уточнил он. – Надо было вообще убить или на мясо поварихе тете Глаше сдать, авось директор выписал бы мне «вольную», – задумчиво выговорил Илья.
Класс загоготал. Можно было признавать урок сорванным, но усилием воли Борис Леонидович собрался и рассказал что-то там о реформах Петра, о том, как он рубил головы восставшим стрельцам и организовывал великое посольство в Европу. Он с трудом дотерпел до окончания урока, хотя это была прерогатива учеников, а сам учитель так увлекался предметом, что не замечал, что время занятий истекло. Ученики, не дожидаясь, пока уйдет учитель, выбежали из класса, и через несколько мгновений раздался чей-то задушенный вопль: «А-а-а, Юра, не надо!» Это прожорливый Пыж вымогал у кого-то из «мелочи» хлебные пайки. Традиционный этот промысел приносил ему каждую перемену до фунта хлеба. В этот момент Вишневецкий, наклонив голову к самому уху Ильи, произнес:
– И что это было? Что это за чертовы игры, а?
– Вы сейчас о чем, Борис Леонидович?
– О том! О твоих вчерашних словах! Вот об этом: «Самое интересное будет сегодня ночью»? Ты же намекнул на…
– На что?
Борис Леонидович шумно перевел дыхание. Он опустил глаза на разорванный рукав Ильи, весь в подсыхающих красно-бурых пятнах, и проговорил:
– А вот это? Ты же…
– Да все очень просто, Борис Леонидович, – лукаво отозвался Илья. – Дело в том, что я опоздал не только на ваш первый урок, но и на завтрак. Где я ночевал, даже не спрашивайте, а то я по глазам вижу, что вы хотите это спросить. Ну, я и залез на кухню. Там на обед свекольник. Я залез в него рукой и стал вылавливать мясо. Там иногда встречается. Ну вот такой я свинтус… А тут пришла повариха тетя Глаша. О ней я, кажется, уже говорил. Вот и все. Не знаю уж, Борис Леонидович, что вы там себе нафантазировали. Все-таки мы с вами, в отличие от всех остальных в этой милой школе, и Жюля Верна читали, и Уэллса, и вообще воображение развито… – с самым невинным видом закончил Илья, и в этот момент он выглядел ровно на столько, сколько ему было в действительности: на неполные четырнадцать лет. Обычный мальчик-подросток – высокий, темноволосый, с темно-голубыми глазами, правильной формы носом, растрепанной челкой, высоким лбом. У Бориса Леонидовича разом отлегло от сердца:
– Свекольник?
– Да, на обед будет свекольник. Можете проверить. А… что такое? Вы меня в чем-то заподозрили?
Борис Леонидович даже хотел что-то ответить, но тут от порога раздался суровый голос директора школы, Круглого Якова Сергеевича (он не только был кругл и мордат, но и носил фамилию – Круглов):
– Холодный, в изолятор!!!
…Когда завершились все уроки, Борис Леонидович отправился в канцелярию, где нашел фактически весь преподавательский и технический персонал школы вместе с руководством: и директора Якова Сергеевича, который давно уже подобрел после обеда и теперь хохотал, сотрясаясь всем своим монументальным корпусом; и его зама Паливцева, и мрачного пайкоеда Горелова, преподающего математику и одновременно ведающего учетом и выдачей комплектов белья. Дежурным преподавателем, как выяснилось, был Лева Паливцев. Вот он-то и был нужен Борису Леонидовичу. Однако первые же вопросы Вишневецкого и его просьба взглянуть на список отпущенных в увольнение вчера и вернувшихся сегодня утром вызвали недоуменные взгляды всех присутствующих. Директор Круглов проговорил басом:
