Крест сидел на нарах и прихлебывал чай.
– Он? – кивнул положенец на подведенного вплотную Вишневецкого.
– Он, – подтвердил Сава.
Голос у Креста был тихий, чуть надтреснутый. Но все знали, какая глотка прорезывалась у него, если требовалось возвысить голос по непоняткам.
– Что ты там говорил про Льда? Он человек уважаемый. Непонятно, отчего ты мусолишь его имя. Откуда знаешь?..
– В Желтогорске…
– Правильно. Ты говорил, что был учителем Льда?
У Креста подергивался правый глаз. Это подергивание наряду с тихим, спокойным, мерно произносящим слово за словом голосом оказало на Вишневецкого какое-то парализующее действие. Губы не слушались Бориса Леонидовича. Он успел ответить только с третьего раза:
– Да. Учителем истории.
– Он сказал, что был учителем истории в школе-интернате, где он учился в подростковом возрасте, – сунулся Сережа-мордвин, который, верно, слово в слово, вызубрил все сказанное Борисом Леонидовичем в четвертом бараке Кара-Арыса.
– Он приютский? Кто были его отец и мать? – спросил Крест.
– Он… Я не знаю. Наверно, из какой-то…
– У него фамилия белогвардейского генерала, – подал голос какой-то одноглазый тип в заштопанном бушлате. – Конечно, такому фартовому парню, как Лед, этакая лихая фамилия тоже канает.
– Какого белогвардейского генерала? Лед из воровской семьи, вырос в притоне.
– Отец – босяк, сгинул в Гражданскую, а сам Лед из тех старорежимных, кого раньше называли «серыми».
– Короче, правильный вор!
Это коллективное изложение биографии Каледина, не имеющее ни малейшего отношения к истинному положению дел, было встречено одобрительным ревом. Правда, это одобрение наткнулось на присутствие в бараке человека, который, быть может, знал о Льде больше. И этого человека спрашивали из добрых побуждений.
Пока.
– Значит, ты учил Льда истории? – задушевно спросил Крест.
– Да.
– И что, хороший ученик?
– Н-не жалуюсь.
– Бузил?
– Ну… не без того… все-таки возраст такой, без бузы не обойдешься, – проговорил Вишневецкий. По лицу его тек пот. Он не понимал, куда клонит этот тихоголосый человек с подергивающимся глазом, он упорно не понимал, что он него хотят.
– И чему ж ты его учил? – выкрикнул Сава. – Как исторические воры пасли лохов и подрезали у них «шмелей»?
– Помню… про убийство Цезаря, – уронил Вишневецкий.
– Правильные у тебя сюжеты. Таких надо подрезать, – сказал Крест. – Ты, мил-человек, присаживайся. Я слышал, непросто ты живешь. Все-таки не на курорте. Прислониться особо не к кому. А человек ты, я вижу, не злой, хоть и фраер. Я бы не то что тебе помог… Но при желании можно. Ты, главное, мне не лепи горбатого. Не говори неправды, стало быть.
– Да я ответил бы вам, только, мне кажется, я не совсем… – начал было Вишневецкий и покосился на белобрысого паренька, который привел его сюда и теперь шнырял промеж всех присутствующих, вызывая неприятные ассоциации с червем, который пролезет в любую пору, в любой проем почвы. Борис Леонидович то и дело на него косился… Крест это заметил.
– Сулима, уйди с глаз долой! – прикрикнул он на того. – Ну, – перевел он взгляд на Бориса Леонидовича, и того снова продернула волна стылого, постыдного животного страха, – Сережа, напомни, кого еще упоминал там наш гость.
– Он говорил про какого-то сотрудника, который сейчас в Москве на высоком посту… Типа, который на «венчании» у Льда, видать, в свидетелях был и слил его. Какого-то товарища Лагина.
У Сережи был очень длинный язык и бурная фантазия: вот сейчас он говорил о том, чего не знал и знать не мог, с легкостью необычайной. Странно, что с такой живостью ума и речи он умудрился уже дожить до двадцати трех лет и имел всего два шрама от ножевых ран.
– Думается, этот товарищ Лагин Льда мусорам в ломбард и сдал, – резюмировал Крест, поморщившись от буйного красноречия «пригретого». – Ща у этого Лагина в Москве такие ломбарды, что умом тронуться недолго! Слышал я об этом Лагине. В свое время человек был записным жиганом, брал на прихват и был еще тем волком, а потом пошел в «чрезвычайку», и вот сейчас, сука, сидит на большом деле в столице, нас всех душит. Если он и Льда придушил, я не завидую…
– Кому? – пробормотал Вишневецкий.
– Вообще – обоим, – сказал Крест и тяжело закашлялся, обрывая фразу. Все терпеливо ждали, пока смотрящий совладает с приступом болезни и рассмотрит кровавое пятно, образовавшееся на поднесенной к губам ткани. – Ну… я хотел спросить… кто интересовался у тебя про Льда и про Лагина? В свое время что-то наподобие слышал я от человека по имени Мастодонт. Он сейчас в мордовских лагерях. Должен был со мной по этапу сюда быть, но вот свинтил.
– Про Льда и про Лагина? – переспросил Вишневецкий. В мозгу царил полный сумбур, и блатная манера вести разговор не вызывала у него ничего, кроме горячего тумана в голове и желания немедленно провалиться сквозь землю. – В пересылке? Да, я, честно говоря… сначала у меня спрашивал главный в бараке. Его называли Упор… А потом с ним что-то случилось… и спрашивал уже не он, – беспомощно ответил Борис Леонидович.
– Упор? Не слыхал… А что сталось с тем Упором? – с трудом поинтересовался Крест, придерживая себя за горло.
– Он умер, – сказал подошедший Лед.
Он жил не в этом бараке, но, наверно, какая-то добрая душа поспешила уведомить его, что Крест решил побеседовать о юности Ильи Каледина с учителем истории этого самого Ильи.
– Он умер от любопытства: у него переломилась челюсть, потому что, слушая Бориса, он отвесил ее слишком сильно, – пояснил Каледин. – Крест, а что ты тут на меня гадаешь, как будто рассчитываешь попасть в цвет? Или думаешь, на помойку набрел? Ты не гуся щупаешь, а своего же брата-сидельца. Мое биографие чистое, как говаривал один знакомый говночист. Ладно. Извини, если резок был. Только я играть в тайны со своими же не привык.
– Я и не собирался от тебя втихаря, – после паузы ответил Крест, и тут приступ кашля сломал его пополам. На этот раз двоим блатным пришлось помочь своему пахану занять на нарах нормальное положение, иначе тот просто упал бы на пол.
– Да, – сказал Лед. – Любопытство – убийственная штука.
– Крест… Ау… – шепнул один из воров. – Крест… Крест!
У смотрящего были абсолютно пустые светлые глаза и синеватое лицо, от которого разом отхлынула кровь. На горле расходились синеватые жилы. Вор тряхнул Креста, и голова того свесилась на плечо. Лед передернул плечами:
– Ну что смотрите? Креста к лепиле в санчасть еще час назад надо было, а не оленей сюда на разбор тягать! Леонидыч, пошел в барак! А то бригадир оборется…
После неожиданной смерти Креста на глазах всех его «пригретых» и «мужиков» Лед попал в еще больший авторитет. Лагерные врали изощрялись в выдумывании все более неправдоподобных историй, которые по мере передачи из уст в уста обрастали какими-то совершенно неправдоподобными слухами. Кто-то объявил, что Лед обладает умением убивать всякого не понравившегося ему человека, даже не касаясь его. Конечно, большинство слушали эти россказни, скажем мягко, критично, но находились и те, кто пускал фантазию во весь опор. Особенно много таких было среди граждан, которые отправлялись на этап с переводом в другое ИТУ или освобождались.
