Раскладывая полученные только что в секретариате документы по папкам с уголовными делами, находящимися у него в производстве, старший лейтенант Орлов лениво размышлял о том, зачем его вызывает новый зам по кадрам. Наверняка собирается строго спросить, почему комсомолец Орлов не проявляет должной активности в общественной жизни, и поручить ему сделать какой-нибудь доклад на очередных политзанятиях про роль КПСС в организации борьбы с преступностью. Тоска смертная…
Закончив с бумагами, Борис посмотрел на часы: до назначенного опознания по делу о групповом хулиганстве еще двадцать минут. Ладно, сходит он к этому назначенцу, пока время есть. А то ведь не отстанет и начнет дергать в самый разгар работы.
Перед дверью в начальственный кабинет Борис приостановился, чтобы сосредоточиться и придать себе вид деловой и уважительный.
– Разрешите, товарищ майор?
Зам по кадрам – мужчина лет тридцати пяти с открытым дружелюбным лицом, в новенькой форме с сияющими звездами на погонах – улыбчиво закивал.
– Орлов? Проходи, проходи, присаживайся.
– Спасибо, я пешком постою, – ответил Борис прежде, чем успел спохватиться и сообразить, что его известная всем коллегам манера изъясняться цитатами из кинофильмов в данной ситуации может оказаться не вполне уместной.
Но было поздно. Слово вылетело.
– Шутишь? – вздернул светлые брови майор. – Это хорошо. Значит, разговор у нас пойдет весело.
Да уж, большое веселье – шерстить материалы последнего съезда КПСС и постановлений ЦК и Правительства…
– Значит, так, Орлов, слушай сюда. У тебя в производстве находится дело о спекуляции, так?
– Так точно, товарищ майор. Четыре.
Кадровик растерялся, глянул непонимающе.
– Что – четыре?
– У меня в производстве находятся четыре различных уголовных дела по обвинению в спекуляции, – четко и невозмутимо ответил Борис. – Какое именно дело вас интересует?
– Грампластинки. Там группу два дня назад взяли возле «Горбушки» и возбудились сразу же.
Орлова передернуло. Отец-адвокат и мама, всю жизнь имевшая дело с выступлениями либо в суде, либо перед научной и студенческой аудиторией, с самого детства прививали ему культуру речи, неотъемлемой частью которой стал запрет на использование профессионального жаргона вне профессиональной среды. Назвать Дворец культуры имени Горбунова «Горбушкой» – еще так-сяк, допустимо, все москвичи пользуются этим названием, но слово «возбудились» в устах человека, не проработавшего в УВД и месяца, звучало просто оскорбительно. Да кем он себя возомнил, этот партийный деятель? Ничего, Борис его замучает служебными формулировками – мало ему не покажется.
– Так точно, товарищ майор, дело возбуждено дежурным следователем и по указанию начальника следственного отдела передано мне для производства предварительного расследования.
Майор, кажется, подвоха не почуял и счел демонстративно-правильные слова старшего лейтенанта ярким проявлением уважения к вышестоящему руководителю. Он слегка улыбнулся, поощрительно и покровительственно.
– Там у вас среди задержанных есть такой Шальков.
«Все понятно, – тоскливо подумал Борис. – Чей-то сынок из числа товарищей по работе в райкоме. Сейчас начнется… Почти все ребята из следствия уже жаловались на то, что новые назначенцы постоянно продавливают интересы своих протеже, только меня одного до сегодняшнего дня чаша сия миновала. Вот и мой черед пришел. Сразу послать или поцарапаться и попытаться покорчить рожи?»
Он решил поцарапаться.
– Так точно, товарищ майор, есть такой задержанный.
Правила игры предполагали, что следователь Орлов должен сам все понять и немедленно заверить руководство, что все будет сделано в лучшем виде и в кратчайшие сроки, уголовное преследование против спекулянта Шалькова будет прекращено, парень пойдет свидетелем, который попал под задержание совершенно случайно, оказавшись не в то время не в том месте. Ну, словом, все как обычно. Подобные вещи и раньше случались, но всегда такие «просьбы» имели на самом деле характер указания, потому что исходили от начальника следственного отдела, который тем самым и брал на себя ответственность. Следователь – фигура процессуально самостоятельная, и если кто и имеет право давать ему указания, то только и единственно его непосредственный начальник, да и то далеко не по всем вопросам. Просьбы сомнительного толка, переданные не через начальника, а озвученные людьми, не имеющими к следствию или к оперативной работе никакого отношения, считались не просто неприличными – недопустимыми. Вливание партийно-комсомольских кадров в систему МВД начало разрушать один из главных оплотов профессиональной этики.
Борис стоял и молча смотрел на заместителя начальника РУВД, ожидая продолжения. Помогать ему он не собирался.
– Хороший парень, – уверенно продолжал майор, – надо ему помочь.
– Хорошие парни не занимаются спекуляцией, товарищ майор. Шальков был задержан с поличным, при нем обнаружены и изъяты более десяти грампластинок, произведенных в США и Великобритании, предназначенных для продажи с рук по спекулятивным ценам. Данный состав предусмотрен статьей сто пятьдесят четвертой Уголовного кодекса Российской Федерации.
– Но парню надо помочь, – с напором повторил все еще не чуявший подвоха замначальника. – Его отец – уважаемый человек, инструктор горкома партии.
– Отец гражданина Шалькова к уголовной ответственности за спекуляцию мною не привлекается, – отчеканил Борис. – К ответственности привлекается сын, который не является ни инструктором горкома партии, ни уважаемым человеком.
Старший лейтенант Орлов очень хорошо умел строить из себя идиота служаку и пользовался этим умением по мере необходимости.
До кадровика, кажется, начало что-то доходить. Он сурово нахмурился и с укоризной посмотрел на следователя.
– Зачем ты так, Орлов? Ты же опытный следак, не первый год работаешь, чего ты ломаешься, как барышня на свидании?
И снова Бориса передернуло от этого со смаком произнесенного «следак».
– Товарищ майор, я только отвечаю на ваши вопросы. Да, дело о группе спекулянтов, задержанных возле Дворца культуры имени Горбунова, находится у меня в производстве. И – да, среди задержанных имеется гражданин Шальков. Других вопросов вы мне не задавали, и каких ответов вы теперь от меня ждете, я не понимаю.
Лицо зама по кадровой работе медленно налилось кроваво-красной яростью.
– Значит, не поможешь парню? – процедил он.
– Никак нет. В рамках предоставленных мне законом полномочий не имею такой возможности.
– И не боишься, что его отец тебя закопает по самую макушку? Больно ты храбрый, Орлов, не к добру это. Или ты, может, думаешь, что ты самый умный и самый хитрый?
– Я не храбрый, не умный и не хитрый, товарищ майор. Я просто честный. Разрешите идти? У меня опознание назначено.
