– К тебе Борька заедет, – ответила Вера.
– Не нужно! Подцепит от меня заразу, и Лисик…
– Не волнуйся, он завтра улетает, заедет к тебе с утра, принесет продукты и все, что нужно, и от тебя прямо в аэропорт, домой возвращаться не будет, так что никакой угрозы для ребенка нет, – успокоила его Вера.
Борис действительно приехал утром, коротко поздоровался с отцом, осмотрел припасы в холодильнике и кухонных шкафах, сухо осведомился, был ли врач и выписал ли какие-нибудь рецепты. Сходил в магазин и в аптеку, разложил покупки, отдал лекарства.
– Сынок… – начал было Александр Иванович, но Борис решительно перебил его:
– Если бы ты не скрывал свое происхождение, мы давно могли бы уехать в Израиль, где болезнь Гоше хорошо знают, а теперь, когда открыли препараты, еще и лечат. Но ты обманывал нас, и мы вынуждены жить здесь. Жизнь в депрессии – это жизнь в аду. И жизнь рядом с ребенком, обреченным на медленное умирание, это тоже жизнь в аду. И жить, думая, что ты виноват в болезни и смерти свекрови и в разрушенной семейной жизни матери, тоже, знаешь ли, нелегко. Моя жена живет в этом аду только из-за твоей лжи. А мы с тетей Верой смотрим на это каждый день. Извини, но я не могу относиться к этому равнодушно и делать вид, что у нас с тобой все хорошо. Выздоравливай.
Больше он не произнес ни слова, и только щелчок замка во входной двери известил Орлова о том, что сын ушел.
Еще пару дней ему было совсем худо, потом поне-многу Орлов начал приходить в себя и поправляться. Захотелось читать, и не что-нибудь из обширной домашней библиотеки, а такое, где могли найтись ответы на мучившие его, но так и не сформулированные вопросы. Он позвонил давнему знакомому, букинисту, который был когда-то клиентом адвоката Орлова. Давным-давно, еще в 1960-е годы, этот человек, влюбленный в творчество Анри Матисса, по каким-то своим каналам договорился, что из Великобритании привезут роскошный альбом с репродукциями знаменитого француза, но расплатиться за него нужно будет долларами, а не рублями. Валютные операции были запрещены, и букиниста, пытавшегося по крохам насобирать нужную сумму, кто-то сдал. Благодаря усилиям адвоката срок дали условный. А знакомства Орлова в среде московских любителей и знатоков книги стали с того момента активно расширяться.
Объяснить букинисту, какие книги он хотел бы прочесть, оказалось непросто. Орлов долго и путано рассказывал о своем инфаркте, о смерти жены, о болезни внучки, стараясь не вдаваться в излишние подробности и ненавидя себя за то, что многолетняя ложь теперь мешает говорить правду. Его собеседник-букинист был старым человеком, но ясности ума не утратил.
– Кажется, я понял, Александр Иванович, – ответил он в конце. – Когда вы сможете заехать? Я подберу вам литературу.
Пришлось сказать и о своей болезни, которая никак не позволит в ближайшее время приехать за книгами.
– Да о чем вы говорите? Я сам привезу!
– Неловко вас беспокоить, – смутился Орлов.
– Никакого беспокойства! Скажите мне адрес и время, когда вам удобно, и я все привезу. Буду рад повидаться, мы с вами давненько не встречались, я уж грешным делом подумал, что чем-то вас обидел. Не знал, что у вас такие печальные обстоятельства.
Рувим Наумович, старик букинист, приехал через два дня. Александр Иванович чувствовал себя уже намного лучше, только очень быстро уставал и мучился одышкой. Увидев солидные фолианты в кожаных переплетах, Орлов полез за бумажником, но был остановлен решительным жестом гостя:
– Это подарок.
– С какой стати?
– У вас в этом году семидесятипятилетие, я не путаю?
– Да…
Ему действительно в этом году исполнится 75. Совсем забыл…
– Значит, память меня пока не подводит, – удовлетворенно улыбнулся букинист. – Вот это и будет моим подарком к юбилею. И не вздумайте отказываться.
– Спасибо, – растроганно ответил Орлов. – Как-то забываешь в повседневной жизни, что ты уже старик, а как день рождения отмечаешь – так и понимаешь, что все главное позади, а впереди совсем немного осталось.
– Ну вот и глупости! – решительно возразил Рувим Наумович. – Мне восемьдесят семь стукнуло, а я бодр и весел и помирать пока не собираюсь. У меня, знаете ли, планов громадье на ближайшие годы! Хочу осуществить хотя бы малую часть своих мечтаний, благо теперь ездить можно повсюду, лишь бы деньги были. Да и деньги-то, в сущности, нужны не такие уж большие, проезд можно устроить совсем недорого, и дешевых отельчиков много повсюду.
– И куда же вы собрались, уважаемый Рувим Наумович? – поинтересовался Орлов.
– Меня интересуют кладбища, – сообщил букинист. – Преимущественно, конечно, русские, но и кое-каких европейцев хотелось бы навестить в местах их последнего упокоения. Так что первоочередные мои устремления – Франция и Германия. Жаль, что Моцарта похоронили в общей могиле, я бы и его навестил. Кстати, если у вас есть родня, упокоенная за границей, то скажите, где, я найду, цветочки от вас положу, привет передам.
Орлов смешался. К такому повороту он не был готов.
– Да вроде… даже не знаю, – пробормотал он. – Мама, конечно, знала точно, кто и где похоронен, но она умерла, когда я был младенцем еще, а отец этим как-то не интересовался. Так что можно считать, что зарубежных могил у меня нет.
– Печально, печально, – покачал головой Рувим Наумович. – Что же, никого из родственников по линии вашей матушки вы не застали?
– Никого. Все эмигрировали, кроме мамы и ее отца, моего деда. Деда расстреляли в девятнадцатом, еще до моего рождения, осталась одна мама. Она умерла в двадцать четвертом году от дифтерии.
Рувим Наумович неожиданно оживился.
– Любопытно, очень любопытно. – Его глаза заблестели интересом. – А почему же, позвольте спросить, ваш дед не уехал вместе со всеми? Он поддерживал большевиков? Был при них в больших чинах?
– Да бог с вами! – рассмеялся Орлов. – Мой дед был ученым, криминалистом, он считал, что его долг – служить делу борьбы с преступностью, и не важно, какая на дворе власть, важно, чтобы преступники были пойманы и изобличены.
– А матушка ваша? Почему она не уехала?
– Она ждала с фронта своего жениха, моего отца. Мама была квалифицированной медсестрой, во время империалистической работала в госпитале, а когда мне было чуть больше года, ее отправили на борьбу с вспышкой дифтерии куда-то за Урал, на границу с Казахстаном. Вернее, это теперь считается границей с Казахстаном, а в те годы это была территория Киргизской автономной республики, а Оренбург был ее столицей. Мама заразилась и умерла.
– Прискорбно, прискорбно. – Рувим Наумович снова сочувственно покачал головой. – Могилу навещаете?
Орлов судорожно сглотнул. Опять ложь. Неужели это никогда не кончится?
– Увы – нет. Отец рассказывал, что население деревни было совсем темным, и, несмотря на разъяснительную работу приехавших медиков, люди считали, что болезнь настолько заразна, что трупы нужно сжигать. Так что навещать нечего.
