На самом деле Саня Орлов говорил ему когда-то совсем другое. Его мать, Ольга Александровна, действительно была отправлена в составе бригады медиков на вспышку дифтерии и действительно умерла в этой глухой деревне, но похоронена была в обычной могиле, и Саня с отцом ездили туда каждый год. Навещать могилу совершенно постороннего человека Орлову не хотелось, да и ехать далеко, поэтому сначала Люсе, а потом и всем остальным он рассказывал придуманную им же самим ложь о диких нравах и непросвещенности местных жителей и о полном уничтожении тел умерших от дифтерии.
– Ну, про могилу вашего деда я не спрашиваю, ибо с расстрелянными и так все понятно, – заключил букинист. – Ваш батюшка, помнится мне – вы говорили, погиб при обороне Ленинграда, так что и об этом вопросов не задаю. А те, кто эмигрировал?
– Жена деда, моя бабка, была немкой, она с младшими детьми уехала в Германию, потом перебралась в Австрию. Были еще родственники, врачи, они уехали в самом начале века по линии Красного Креста в Панаму, там свирепствовала желтая лихорадка, врачей не хватало. Они остались в Латинской Америке, и никаких сведений о них у меня нет.
Чтобы прекратить обсуждение неприятной для себя темы, Орлов предложил гостю попить чайку, на что Рувим Наумович согласился с видимым удовольствием. К чаю, правда, нашлось только изрядно подсохшее печенье – выходить в магазин за продуктами Александр Иванович пока еще не решался. К счастью, обнаружилась баночка клубничного джема, по всей вероятности, купленная Борисом: сам Орлов клубнику не любил и такой джем никогда не купил бы. Наверное, сын просто забыл вкусы своего отца. Или вообще не думал о них, когда делал покупки. Ах, Борька, Борька…
Допивая третью чашку заваренного по всем классическим правилам чаю, Рувим Наумович вновь вернулся к интересующему его вопросу:
– Я ведь не зря спрашиваю вас о покойных родственниках, дорогой мой Александр Иванович. В тех книгах, которые я вам принес, вопросам рода и предков уделяется очень большое внимание. Поэтому если вы не готовы думать в этом направлении, то вам и читать их бесполезно. Мне вы можете ничего не отвечать и не рассказывать, если не хотите, воля ваша. Но когда вы начнете читать, вы поймете, что без знания своего рода, своих корней, своей истории у вас все равно ничего не выйдет. Если заинтересуетесь, то могу рекомендовать вам более современную литературу на эту же тему, на Западе она в большой моде, там много пишут, а у нас теперь и переводят. У меня-то, сами понимаете, интересы лежат в области изданий далеко не современных, потому и книги я вам принес старинные.
Слов букиниста Орлов в тот момент не понял, но ничего больше спрашивать не стал. Проводив гостя, вернулся на кухню, вымыл посуду, аккуратно вытер и поставил на полку чашки и блюдца, ложечки сложил в ящик, протер влажной тряпочкой стол и, предвкушая удовольствие, уселся в кресло, приготовившись изучить подаренные книги.
Подарок оказался действительно дорогим: три книги, изданные между 1850 и 1870 годами. Такие издания в нынешнее время просто по определению не могут стоить дешево. Орлов осторожно погладил пальцем кожаный переплет верхнего тома, и снова в его памяти всплыло то ощущение: он сидит на крыльце дома, в котором вырос и в котором жили совершенно посторонние люди, и нащупывает вырезанные когда-то ножиком на ступеньке свои инициалы. Болезненно сдавило грудь, на глазах выступили слезы.
Он глубоко вздохнул, открыл книгу и начал читать.
* * *
Несколько следующих дней прошли как в тумане. Орлов читал, думал, снова читал, перечитывал, возвращаясь на несколько глав назад. Он забывал поесть и принять лекарства, выныривая из глубины роящихся бессвязных мыслей только тогда, когда звонил телефон. Перевернув последнюю страницу третьей книги, он выпил кофе, принял душ, оделся потеплее и вышел в стылую февральскую морось.
Он шел медленнее обычного – сказывалась слабость после болезни, но Александр Иванович твердо решил не возвращаться домой до тех пор, пока мысли не придут в относительный порядок.
Примерно через полтора часа он понял, что можно возвращаться. И домой, и к жизни вообще. К той жизни, которая у него есть, потому что другой все равно уже не будет. Он зашел в магазин, порадовавшись, что теперь есть такая удобная штука, как супермаркет, и не нужно мотаться из булочной в «Молоко» и из овощного в гастроном, универмаг и в «Хозтовары», а можно все купить в одном месте.
Дома он в удобном ему и привычном порядке разложил покупки, сварил гречневую кашу на ужин и овощной суп на завтрашний обед. Позвонил Вере Лео-нидовне и предупредил, что завтра после обеда приедет навестить внучку. Сел к письменному столу, открыл блокнот и составил список дел на ближайшие дни.
Он не знал, откуда пришел ответ на мучивший его вопрос: из книг ли, подаренных букинистом, или из подсознания. Но ответ был. И казался он настолько простым и очевидным, что оставалось только удивляться, почему Орлов не додумался до этого раньше.
Тридцать два года этот ответ был перед его глазами, а он не видел, не замечал, не понимал. Анна Юрьевна Коковницына, приехавшая из Парижа, рассказавшая свою горестную историю и считавшая, что ей необходимо исправить ошибку своего отца. Она приняла Михаила Штейнберга за настоящего потомка Раевских и была уверена, что передала содержимое сигарной коробки своего деда по назначению. Она заблуждалась. И с того момента у него, у Александра-Михаила Орлова-Штейнберга, находились чужие вещи, к которым он не имел никакого отношения и которые нужно было вернуть законным владельцам. Как вернуть? Где их искать? Коковницына говорила, что пыталась найти их, но не нашла никого, кроме Александра Орлова, а уж у нее-то возможностей наверняка было больше, чем у живущего за «железным занавесом» рядового адвоката. Но Коковницына искала живых потомков рода Раевских. А из прочитанных книг Александр Иванович понял, что это совсем не обязательно. Прах к праху.
Он должен поехать туда, где умерла мать Сани Орлова, Ольга Александровна, и похоронить то, что передала Коковницына в ее могиле. Вот тогда все будет правильно. И может быть, ему самому станет хоть немного легче. А может быть, и не только ему… Он не знал, можно ли верить тому, что написано в этих старых книгах. Проживший всю жизнь в материалистическом безбожии, Александр Иванович не умел мыслить категориями «кармы», «энергетики», «ауры» и «астральных тел». Но смотреть, как страдают его близкие, как болеет и угасает его внучка, как ненавидит его сын, как заживо хоронит себя невестка, было невыносимо. Люсенька всегда говорила, что нужно бороться до конца, нужно пробовать все варианты, даже самые невероятные, нельзя отступаться и опускать руки. И пусть то, что он задумал, глупо и смешно, пусть оно бессмысленно и не принесет никакой пользы, – он, Орлов, все равно должен сделать это, чтобы не казнить себя за то, что не сделал.
* * *
То, что в 1924 году именовалось «глухой деревней», за последующие 70 лет превратилось в довольно крупный поселок городского типа, выросший вокруг большой текстильной фабрики. До Оренбурга Орлов летел самолетом, потом несколько часов на поезде и еще три часа автобусом – и он был на месте. На автовокзале Александр Иванович сразу заметил нескольких пожилых женщин, стоящих с написанными от руки плакатиками: «Комнаты недорого». Неторопливо окинув взглядом каждую из потенциальных домовладелиц, он выбрал самую пожилую – сухощавую, опрятно одетую, интеллигентного вида женщину в очках. Длинная клетчатая юбка торчала из-под потертого пальто с куцым, когда-то рыжим, воротником. С первого же взгляда было понятно, что для женщины сдача комнаты – не бизнес, а средство выживания. «Наверное, бывшая учительница, – решил Александр Иванович. – Или чиновница какая-нибудь из советско-партийных учреждений».
