Наконец Надежда немного успокоилась и легла спать, решив, что утро вечера мудренее. Ей снилась бесконечная дорога с мелькающими по сторонам елками и соснами, и выходили на дорогу какие-то личности в белых одеждах. Во сне Надежда их не боялась, потом сделала над собой усилие и проснулась. Сходила на кухню, выпила воды из чайника и заснула крепко и без сновидений.
Утро действительно оказалось ясным и солнечным, и Надежда поднялась в прекрасном настроении. Вчерашняя история показалась ей не заслуживающей внимания. Ну, случилась на дороге авария. Точнее, дорожно-транспортное происшествие. Странное, конечно, ДТП. Женщина то ли выбросилась из машины на полном ходу, то ли ее выбросили, и машина умчалась, не остановившись. Но всякое бывает…
А что эта женщина показалась Надежде похожей на ту, из Эрмитажа, – так, может, только показалось… Ведь в Эрмитаже Надежда видела ее на значительном расстоянии, а вчера на шоссе жертва ДТП была вся в крови, в синяках и ссадинах, так что немудрено и перепутать…
Конечно, сомнения у Надежды оставались, но она решила закрыть на них глаза и вести себя как примерная жена и хозяйка дома.
И для начала она решила хотя бы пропылесосить квартиру. С этой мыслью Надежда выкатила из кладовки пылесос, включила его и покатила по прихожей. На коврике возле входной двери она увидела какой-то мятый лист бумаги и уже почти подхватила его пылесосом, когда подумала: а вдруг это что-то важное, какой-нибудь неоплаченный счет или платежка?
Выключив пылесос, Надежда подняла листочек и вгляделась в него. Первые слова, которые она прочла, были «Второй сецессион». У Надежды глаза полезли на лоб. Ведь это те самые слова, которые проговорила жертва вчерашнего ДТП, прежде чем потерять сознание.
Но этого просто не может быть! Надежда еще не сошла с ума. Она точно помнит, что не записывала эти слова. Откуда же тогда этот листок взялся у нее в квартире?
Это уже мистика! А Надежда, как бывший инженер и человек с высшим техническим образованием, ни в какую мистику не верила. Она верила только фактам. Но злополучный листок был как раз из разряда фактов. Вот он – его можно пощупать, смять, можно перевернуть и посмотреть на другую сторону…
Именно это Надежда и сделала и увидела, что на другой стороне ее собственной рукой записан номер телефона, и рядом – два слова: «голубая дорада». Теперь, по крайней мере, Надежде стало понятно, каким образом этот листок оказался в квартире. Она взяла его в центре самопожертвования… или самосовершенствования, вытащив из-под локтя мертвой женщины. Взяла, чтобы записать на нем телефонный номер, который впоследствии оказался номером ресторана «Мурена».
Выходит, эти странные слова изначально были записаны на обратной стороне листка, просто Надежда их не замечала.
Но это значит… Это значит, что хотя в появлении этого листка нет никакой мистики, в нем есть более чем странное стечение обстоятельств.
Криминальная история, начавшаяся с Мусиного звонка, продолжившаяся трупом в центре «Смоковница» и похищением в Эрмитаже, никак не хочет отпускать Надежду! Теперь она не могла успокоить себя тем, что обозналась, что жертва вчерашнего ДТП и женщина, похищенная в Эрмитаже, это два разных человека. Слова на листочке однозначно доказывают, что это не так.
Надежда еще раз перевернула листок и прочитала то, что там было написано. «Второй сецессион. 24–65».
Цифры на листке не могли быть телефонным номером, для этого их слишком мало. Тогда что же это такое? А для начала неплохо бы узнать, что такое второй сецессион.
Надежда вздохнула. Ведь дала же себе слово, что больше не будет заниматься этой историей! Но она и не будет. Она только посмотрит в Интернете, что значат эти слова…
Первым делом ей попалась статья, где разъяснялось, что сецессион – это направление в немецком и австрийском искусстве конца девятнадцатого – начала двадцатого века, разновидность югендстиля (еще одно непонятное слово!), арт нуво или модерна.
Про стиль модерн Надежда кое-что знала, больше того – он ей очень нравился. Ей нравились изысканные линии, узоры из лилий и ирисов, нравился особняк Кшесинской на Петроградской стороне, нравилась живопись Врубеля и Бакста.
Дальше в статье перечислялись ведущие художники стиля сецессион. И среди них Надежда увидела Густава Климта. Климт ей тоже нравился, у нее даже висел на стене календарь с репродукцией его картины «Поцелуй».
Но какое отношение все это имеет к Елене Фараоновой или к женщине из Эрмитажа, которую сперва похитили, а потом выбросили на полном ходу из машины? Почему эта женщина упомянула сецессион в полубессознательном состоянии, возможно, при смерти?
Вообще-то, она сказала не просто «сецессион». Она сказала: «Второй сецессион».
Надежда сделала еще один, уточненный запрос. На этот раз статей было меньше, но они все же были.
«Второй сецессион – творческое объединение русских художников начала двадцатого века, основанное в апреле 1903 года в Петербурге Михаилом Каргопольским, Леонидом Сидоровичем, Львом Кунстом и другими художниками, считавшими, что русский модерн отошел от исходных принципов югендстиля. Наиболее значительным художником этого объединения был Михаил Каргопольский. Группа просуществовала около десяти лет и распалась с началом Первой мировой войны…»
Дальше следовало перечисление организованных группой выставок и наиболее значительных произведений.
Надежда не стала углубляться в искусствоведческие дебри. Вместо этого она, по чистому наитию, прочла статью про лидера группы Михаила Каргопольского.
Каргопольский всю жизнь прожил в Петербурге, на Малой Подьяческой улице, в просторной квартире с мастерской. Сразу после революции его хотели было выселить из этой квартиры и вообще отправить в ссылку как представителя буржуазного искусства, но тут ему повезло: Каргопольский написал портрет видного большевика Смирнова-Повальского, и этот портрет большевику чрезвычайно понравился. Настолько понравился, что он выдал художнику охранную грамоту, которая уберегла его от репрессий и реквизиций. Сам видный большевик вскоре умер от чахотки и поэтому не был репрессирован, напротив, был причислен к сонму героев революции, так что выданная им охранная грамота не утратила своей силы. Каргопольский тихо жил в своей просторной квартире, продолжал писать полотна в стиле второго сецессиона, давал частные уроки рисунка и живописи и благополучно дожил до сорокового года. Даже после смерти художника квартиру не заселили пролетариями, а организовали в ней музей.
Сделав еще один запрос, Надежда выяснила, что музей-квартира художника Каргопольского благополучно существует, по-прежнему располагается на Малой Подьяческой улице и принимает посетителей по будням с десяти до девятнадцати часов.
Надежда взглянула на часы. Была уже половина одиннадцатого.
«И куда это ты собралась? – раздался внутренний голос. – Ты же решила, что больше не будешь заниматься этой историей! Что забудешь ее как страшный сон. Тем более сантехник должен прийти».
