И первым это заметил вовсе не Панин, а именно Святогорский. Аркадия Петровича сразу мучило несоответствие. Всё-таки он не только старый друг, но и опытнейший анестезиолог. И он знает, когда у женщины глаза горят, а когда — это всего лишь лихорадочный блеск. Или, точнее сказать, — отблеск. Предвестник или последователь чего-то страшного. Надвигающегося или уже произошедшего. Страшное — это глыба. Недвижимая глыба. Люди существуют в поле «перед» и «после». Страшное — это как «глаз» торнадо. Там недвижимость, тишина и пустота. Безвременность вне пространства. И Татьяна Георгиевна как будто в этом самом «глазе» торнадо побывала. Да там и осталась. Сама стала этим «глазом» торнадо.
А уж после того, как Мальцева вышла замуж за Панина — Святогорский окончательно убедился: баба с катушек съехала. И надо срочно её обратно намотать. А, может быть, она в этот замуж именно для того и вышла: чтобы колпак окончательно не сорвало. Что-то в США произошло. И Таньке нужны были реперные точки. Привязки к местности. Точнее — к жизни. Одной Муси было мало. Вот она и вышла замуж… Но Семён Ильич! — опытный дружище Сёма, замминистра по материнству и детству, грамотнейший специалист по женскому здоровью, — ничего не замечал! Он был тупо бездумно счастлив. Возможно впервые за всю свою долгую жизнь. Он уже был мужем, был четырежды отцом. И даже дедом стал! Но он ничего не замечал. Или не хотел замечать.
Татьяна согласилась выйти за него замуж! — Ура!
Татьяна согласилась переехать в свитое Семёном Ильичом гнездо! — Ура!
Татьяна покорно приняла подарок: роскошный дом, чего уж — особняк, — записан на её имя! — Ура!
Татьяна разрешила ему дать дочери его отчество, не дожидаясь… — Ура!
Татьяна не перетащила сюда портрет Матвея, и он пылится в одиночестве запертой и забытой квартирки, куда она и не ходит нынче! — Ура!
В общем, вёл себя Семён Ильич как жизнерадостный кретин, которому внезапно попёрло в рулетку — и он гребёт, и гребёт, и гребёт к себе, в эйфории позабыв, что казино всегда в выигрыше.
Причины его не волновали. Он был счастлив следствиями. Не разглядев, что его обожаемую Таньку накрыло.
Даже то, что Мальцева совершенно перестала интересоваться дочерью — не насторожило Панина. Ну а что такого? Танька никогда не любила возиться с детьми. Мать — не та, что жопу моет. Слава богу, есть кому быть и мамками, и няньками, и гувернантками. Люди-то они не бедные! Сам Панин в дочери растворился совершенно. И Татьяна даже шутила, — тем самым роботом, — что, мол, инверсия. Обыкновенно мамочки сходят с ума и идентифицируют себя с малолетними детишками, совершенно забывая о мужьях. А тут вот Сёму стебануло необыкновенно. Натуральный Рэтт Батлер. Того и гляди пони купит.
Она даже к работе стала равнодушна. Танька! Равнодушна к работе! Нет, она как и прежде была добросовестна. Сверх меры. Но это… Как бы… «Пропала искра в отношениях!». Сперва все списывали происходящее на отсутствие верной Марго. Ну что за Дон Кихот без Санчо Пансы?! Но в конце концов, жизнь — не литература. Марго и Марго. Всего лишь старшая обсервации и гениальная акушерка. Незаменимых людей нет. И ампутацию руки переживают рано или поздно. А что друг? — ну так вот он тебе, друг. Нынешний мир позволяет. Хоть несколько раз в день кури по скайпу. Чем тебе скайп не подвал или кабинет?
Через два месяца по возвращении Святогорский застал Мальцеву за интересным занятием. Она резала себе вены. Глубоко, методично — со знанием дела.
Роддом закрылся «на помойку» — как любят писать девочки на форумах. И все уже ушли в отпуск. Начмед Татьяна Георгиевна Мальцева заперлась в «блатном» семейном родзале и набрала полную ванну горячей воды. Заведующий отделением реанимации и интенсивной терапии Аркадий Петрович Святогорский, катившийся за город в компании своей верной супруги, внезапно ощутил невероятной силы волну — и развернулся через две сплошных. На трассе. И даже его жена — как известно, Исполняющая Обязанности Всевышнего, — сварливая особа, никогда не упускающая случая распилить своего мужа вдоль, поперёк, с последующим мелким шинкованием, — молчала до самого родильного дома. У которого он тормознул так, что разверзлись бы хляби небесные, если бы они не разверзлись прежде, — ливень шёл стеной вот уже с полчаса. Чуть не въехав в стену, он выскочил, не захлопнув дверь.
— Идиот… — прошептала супруга, обретя дар речи. — Салон же заливает.
Лохань, в которой лежала Мальцева, уже заливало красным в тот момент, когда Аркадий Петрович вынес дверь плечом. Мысленно поблагодарив Марго за экономию на всём. И на дверях. И на петлях. Всё-таки он почти пожилой уже человек. И не так, чтобы спортсмен. Хорошо хоть место для разбега имеется.
На три месяца исполняющим обязанности начмеда снова стал Родин. О произошедшем с Мальцевой знали только трое. Святогорский. Панин. И она сама. К психиатру, конечно же, обратились. Неофициально. И к проверенному. К её старому приятелю. Медицинская тусовка — дело такое. Начмед по акушерству и гинекологии крупной многопрофильной больницы, практически главный врач родильного дома — и попытка суицида. Сумасшедших даже в санитарки не берут. Психиатр глубоко копать не стал. Чего тут глубоко копать, когда всё на поверхности? Поздние роды. Переутомление на работе и «по жизни». Догнавший послеродовый психоз — в клиническом его проявлении. Отдых и покой. Покой и отдых. Как-то так.
Мальцева покорно согласилась. Можно было сказать, что она согласилась с радостью. Но какая уж у робота радость-то?! Согласилась покорно.
Из единственных волевых движений: попросила Панина её кабинет обустроить в цокольном этаже. Хотя он уже сделал ей кабинет на втором этаже, со множеством окон и даже с огромным балконом, уместным где-нибудь в более южных широтах. И не с балконом, а как бы это поточнее… Верандой? Патио? А она захотела медвежью берлогу без окон. Всегда отвергала его дары. Или — не хотела и не умела ценить.
— Не время! — строго сказал Святогорский.
— Да когда у неё для меня время-то?! — Надрывно ныл Панин.
Без Мальцевой, разумеется. Должен же был и он пар выпустить. А где ещё беду залить, как не в кабаке со старым другом?
— Никогда. И не будет никогда. Может быть, если ты будешь терпелив и внимателен — для тебя у неё будет час. Но времени у неё для тебя никогда не будет. Казалось, ты это понял и принял.
— Понял. И принял. Но могу я хоть тебе…
— Можешь. Но — только мне.
Обустроил Семён Ильич Таньке берлогу. Настоящее убежище одиночки. Всё по её вкусу. Стол письменный. Диванчик кабинетный. Полки книжные. Шкаф. Туалет-душ. Изолятор старого холостяка в семейном особняке.
Иногда заходила в детскую. Вести себя с Мусей не умела. Интересов её — не понимала. Улыбалась. Слова говорила правильные. Но дочь куда охотней льнула к папе. Казалось даже — считает его спасением от мамы. А маму рассматривает положенной необходимостью, которой не избегнуть ни единому человеку, будь этому человеку всего лишь год.
Вот сегодня этот самый год Марии Паниной и праздновали. С размахом. Который хочет и может себе позволить небедный мужчина, ставший весьма немолодым уже отцом долгожданной дочери от всю жизнь боготворимой женщины.
