— Вот! Молодец, что встала! Куда это годится, лежать всё время! Но я бы тебе и в постель подала, ты только крикни.
— Нет сил… кричать, — улыбнулась Габриэль.
Мама подала дочери чай с мятой, лимоном, мёдом… Всё, что полезно при бронхите. Дочь взяла чашку, подошла к окну и… потеряла сознание. Осколки фарфора разлетелись по полу. Мать, всегда такая ворчливая и суетливая, вдруг стала действовать быстро и сосредоточено, как спецназовец. В себя дочь ей привести не удалось — и она немедленно вызвала Скорую. Не помнила, какие слова говорила, — но приехали моментально. Да ещё и на реанимобиле.
В Скорой старый фельдшер спорил с молодым врачом. Фельдшер говорил, что у Габриэль эклампсия. Потому что давление двести на сто сорок. Врач отрицал. Фельдшер настаивал, что эклампсия не эклампсия, а написать в бумажке надо, что эклампсия. Иначе не поздоровится врачу. У них в акушерстве, что ни ургентность, то эклампсия. А если нет — так проявил настороженность, молодец! Если окажется, что это не эклампсия. А если окажется, что эклампсия, а записано хотя бы в предварительном диагнозе не было — так по головке не погладят.
Мать не понимала, о чём речь. Её волновало, всё ли в порядке с дочерью и внуком. Или внучкой. УЗИ Габриэль не делала. Не хотела знать.
Молодой врач продолжал собачиться с фельдшером. Мол, если это эклампсия, то мало просто сбить давление, что они и сделали, надо интубировать. А интубировать нельзя. Почему нельзя и что такое «интубировать» — она не поняла. Но молодой врач казался ей грамотным. Умным и талантливым. Как её Габриэль. Мать ему верила.
Как доехали — тоже не помнила. Помнила, что Габриэль в себя никак не приходила, и молодой врач даже её успокаивал, что это хорошо, что дочь её в себя не приходит. Почему хорошо? Он что-то объяснял, но она не понимала. Дрожжи бы, сахар, мука, технология — поняла бы. Но не это.
В приёмном покое все вокруг её дочери, её ненаглядной Габриэль, забегали, как умалишённые. Какой-то старый доктор, очень надёжный с виду, благообразный старый доктор сбил с ног молодого доктора, уже не Скорой, уже роддомовского молодого доктора. Сбил с ног, сперва вырвав у него из рук какую-то страшную металлическую штуку — у них тут свои технологии. И после этого мать потеряла сознание.
Очнулась она от резкого запаха нашатыря. Огромная морщинистая ручища водила ваткой у её носа. Мать Габриэль лежала на кушетке. Больше в приёме никого не было. Она попыталась подняться.
— Лежи, лежи, болезная! Что ж ты нервная такая. Мало ли кому на улице плохо станет? Вызвала Скорую — молодец! Но зачем же так переживать? Чего ты с этой паучихой в роддом-то потащилась? — раздался сочувствующий голос.
Зинаида Тимофеевна погладила плюшку московскую по голове. Точнее — пригладила выжженные перекисью растрёпанные волосы.
— Это моя дочь! — С болью и гневом выкрикнула мать Габриэль и снова попыталась подняться.
Мощная лапа санитарки вернула её на исходную.
— Прости дуру! — Поспешно протрубила она. — Так сразу и не скажешь! Ну, бывает, и колобок кузнечика родит! Да ты не волнуйся! Всё в порядке будет с твоей. И с паучонком. У нас тут не доктора, а чистые звери. Какие молодые ещё подурней бывают. Но уж если матёрые…
От этой здоровенной бабищи с её крестьянской незамысловатостью внезапно стало спокойно. Она была очень похожа на давно покойную бабку, отдавшую неразумной внучке свои отложенные похоронные.
* * *
Когда к приёму, мигая проблесковым маячком, поднеслась Скорая, на пороге курил молодой врач-анестезиолог. Блатной, амбициозный. Из тех, кто толком ещё ничему не научившись, рвётся в бой. И, разумеется, первым делом глянув в сопроводиловку Скорой и узрев там зашкаливающее давление, достал из чемодана клинок. Дежурила Анастасия Евгеньевна. Её молодой анестезиолог за человека не считал, хотя его стаж был меньше, чем даже у неё.
— Подождите! Надо позвать ответственного дежурного и вашего заведующего!
— Пока вы будете всех звать, женщина получит отёк мозга со всеми вытекающими, а то и вовсе умрёт!
Но Настя уже подскочила к ургентному звонку, а каталку сама покатила в обсервационный оперблок. Ей подскочила помогать акушерка приёмного. Она толком не понимала, что происходит, но Анастасия Евгеньевна ей нравилась куда больше новенького высокомерного анестезиолога. Мама пациентки пыталась прорваться в недра роддома вслед за бездыханной, как ей казалось, дочерью. За ними же погналась и Зинаида Тимофеевна, которой Настя на бегу крикнула:
— Держи анестезиолога, пока Святогорский не пришёл!
Врач Скорой и фельдшер переглянулись. Фельдшер подставил спину, врач приложил к спине бумагу, поставил на ней закорлючку за дежурного доктора Разову А. Е., предварительно заглянув в график, лежавший под стеклом на столе акушерки приёма. После чего они отчалили.
По звонку прибежал, среди прочих, и Аркадий Петрович. Который уже было собирался домой. На бегу он прослушал грудь пациентки фонендоскопом. После чего крикнул своему молодому подчинённому:
— Идиот! Это Марфан. Тут дилатация аорты! Мы в минуте от расслоения! Отставить интубацию! Под ней она тихо и быстро уйдёт!
И оттолкнул молодого анестезиолога. Да так, что тот шлёпнулся на пол. Следом уж упала и мать Габриэль. Ничего толком не понявшая из докторской суеты. Уловившая только слово «уйдёт». Она сразу поняла, что уйдёт её дочь отнюдь не за сигаретами.
Пока Зинаида Тимофеевна эвакуировала и отпаивала чаями мамашу, в родильно-операционном блоке обсервации шла жаркая дискуссия. Или точнее сказать — скандал. Причём скандалил только молодой анестезиолог:
— Она умирает! — Кричал он. — Её надо интубировать и переводить на ИВЛ.
А Святогорский тем временем уже поставил пациентке подключичку и в кровь Габриэль стали поступать спасительные β-блокаторы, антагонисты кальция, ингибиторы ангиотензинпревращающего фермента, и всё такое прочее. И приказал Анастасии Евгеньевне тащить портативный электрокардиограф и снимать ЭКГ. Чтобы в истории была графика того, что он и ухом услышал.
Разумеется, в сложившейся ситуации Аркадий Петрович был главный. Но дежурным акушером-гинекологом была всё же Анастасия Евгеньевна. И за беременных, рожениц и родильниц отвечала она. Потому она немедленно позвонила своей заведующей. И та вскоре приехала. Да не одна. А с начмедом. Раз уж жена не спит, то и мужу прохлаждаться нечего.
Собрались в коридоре родильно-операционного блока. Габриэль лежала в предродовой. Её мамашу, уже приведенную в чувство и обещавшую не кудахтать, тоже пригласили. Молодого анестезиолога не простили. Но оставили в педагогических целях.
— Уважаемая Зинаида Андроновна, — начал Святогорский. — Мы постараемся сделать всё возможное. Но вы, со своей стороны, должны понимать…
Он замолчал. Да и все стали искать глазами пятый угол. Никто и никогда не может научиться этому: говорить близким, что их родной человек может вот-вот… Особенно тяжело говорить это матери о её ребёнке.
