Домой Корнелий вернулся около двенадцати дня. Жил он теперь, как сам говорил, по двум адресам. Первый его адрес был прежним — в подземном переходе на «Арбатской», а второй тут же неподалеку, на бульваре на чердаке дома, в котором умер Николай Гоголь.
На чердаке вместе с Корнелием поселился и Дион. Они устроили себе небольшую печку-буржуйку и вывели ее трубу в дымоход камина, в котором Гоголь некогда сжег недописанный второй том «Мертвых душ». Работники музея, расположенного под ними, ничего не знали о своих квартирантах. Раз в месяц на чердаке появлялся газовщик и, натыкаясь на Корнелия с Дионом, подбрасывающих обрезки досок в буржуйку, распахивал от удивления рот. Однако прежде чем он успевал что-либо сказать, Дион подкатывал к нему на тележке, ловко подпрыгивал и, хлопая его по лбу ладонью, говорил: «Обнуляем!».
Газовщик застывал, потом, глядя сквозь Корнелия и Диона, как сквозь стеклянную стену, проверял пломбы на счетчиках и уходил. «Обнулению» Дион выучился у Эссиорха, а тот, как это ни смешно, у Наты. Значительной магии этот способ не требовал, и для него вполне хватало тех остаточных способностей, которыми она еще располагала.
Однажды Эссиорх случайно встретил Вихрову в кафе. Сложив на коленях ручки, Ната сидела на диванчике. Рядом с ней помещался молодой человек и, страдая, кряхтя, потея, признавался ей в любви. Бедняга так пыхтел, что с ним рядом и сидеть-то было жарко. Едва он заканчивал признание, как Ната поднимала прекрасную ручку и, несильно шлепая его по лбу, произносила: «Обнуляем!».
Глаза у молодого человека становились бараньими, он судорожно сглатывал, с недоумением озирался и считая, как видно, что ничего еще не сказал, начинал по новой.
Когда Корнелий вернулся, грифон уже был на чердаке. Собаки его надолго не задержали. Припав к полу, он подкрадывался к кому-то, кто, прижавшись спиной к балке, выставил перед собой рапиру, по клинку которой змейкой пробегала золотистая нить.
— А ну назад! Это же Варсус! — крикнул Корнелий, повисая у грифона на шее и оттаскивая его от пастушка.
Грифон послушался, но на Варсуса смотрел прежним ненавидящим взглядом. Чувствовалось, что рапира бы его не остановила. Корнелий это понимал и грифона не отпускал, держа его за загривок со всей возможной силой.
Варсус с опаской глядел на закругление грифоньего клюва:
— Уф! Как-то у меня не ладится с этой зверушкой!
— Может, привыкнет? Мефодия он тоже не сразу полюбил, — оправдываясь, сказал Корнелий. — Как-то чуть ухо ему не отклевал, а теперь ничего.
Пастушок усмехнулся.
— А ко мне, выходит, все хуже относится? — уточнил он.
— Я этого не говорил! — смутился Корнелий.
— Ты это почти сказал. Значит, наш златокрылый осветляется, а я темнею?..
Варсус встал. Краткая тоска, на мгновение появившаяся на его лице, быстро сменилась досадой.
— Ладно, пошел я! Я вообще-то планировал у вас поселиться, но теперь вижу, что план был не блестящий! — сказал он и шагнул к чердачному окну.
— Постой! Разве ты не собираешься в Эдем? — крикнул Корнелий, но Варсус с раздражением махнул рукой и, ступив на крышу, быстро соскользнул по пожарной лестнице.
«Странно, что он не полетел», — подумал Корнелий.
Не оставшись на бульварах, Варсус свернул на Новый Арбат. Ветер был злой, пронизывающий. Шапку пастушок где-то потерял. Куртка не застегивалась. Он несся, ничего не видя перед собой, и, испытывая сильное желание подраться, толкал всех шедших ему навстречу мужчин. Но те почему-то расступались, ведя себя смирно, как овечки. Лишь один попытался схватить Варсуса, но, всмотревшись ему в лицо, отступил.
— Эй? Ты что, плачешь? — спросил он.
— Кто плачет? Я?! — вспылил Варсус.
Он провел рукой по лицу и с изумлением обнаружил, что оно мокрое. Да, плачет! Проклятые слезы! Оттолкнув стоявшего перед ним человека, он пронесся дальше и лбом уткнулся в холодную витрину. За витриной равномерно вспыхивали лампочки забытой новогодней гирлянды. Две синие вспышки, одиночная красная, много белых вразнобой и опять две синие и одиночная красная. Ритмы мерцания повторялись. Варсус смотрел на них сквозь пелену слез, и они гипнотизировали его.
— Вышвырнули меня, как котенка! Грифона вообще прикончу!.. Хоть бы кто-то мне что-то объяснил!.. Ну и пускай! Отвалите от меня, сострадательные вы мои! От вашей доброты злобой воняет! Лучше бы прибили меня лопатой!
Ладонь пастушку что-то обожгло. Он удивленно застыл, вытянул руку из кармана и, разжав пальцы, понял, что держит крылья.
— Ага! Жжетесь! И вы туда же!
Варсус со злобой размахнулся, собираясь швырнуть крылья на дорогу, но не бросил их, а прижал к груди. Заскочил в ближайшее кафе и, отогрев пальцы, стал возиться со шнурком, упрямо пытаясь вдеть его в кольцо крыльев. Видя, что у него ничего не выходит, он отыскал в кармане обрывок бечевки. Перепробовал и леску, и просто толстые нитки. Бесполезно. Все развязывалось, рвалось, путалось. Дольше всех продержался толстый бумажный шпагат. Пастушок решил уже было, что получилось, и восторжествовал, когда за его спиной кто-то испуганно крикнул «Ой! Огонь!» и подскочившая официантка, ойкая, принялась поливать спину Варсуса из заварного чайника.
— У вас веревочка горела! Вы что, не заметили?
Теперь она разглядывала Варсуса с интересом. Смуглая такая, с круглым лицом.
Пастушок молчал.
— Вам что-то принести? Что-то будете заказывать?
— Да, буду. Скотч! — сказал Варсус.
Девушка с сомнением потопталась, удивленная нестандартностью задачи, потом все же где-то раздобыла скотч и с интересом наблюдала, как Варсус пытается примотать крылья к свитеру. Внезапно она перевела взгляд на стол и вскрикнула. Пастушок увидел, что ложечка, лежащая перед ним на тарелке, раскаляясь, закручивается винтом.
— Серебро? — спросил Варсус.
— Что?
— Я говорю: ложки из серебра?
— Посеребренные, да.
Пастушок встал и, вернув девушке скотч, убрал крылья в кармам.
— Ясно. Значит, меня пытались убить, а серебро отвело… — спокойно объяснил он и, не оглядываясь, пошел к выходу.
Между дверями кафе дул теплый воздух. В стекло врезались снежинки. Они плясали, вертелись и, вместо того чтобы падать, спиралью взлетали вдоль дома. Варсус, озираясь, вышел. Его правая рука лежала на дудочке. Левой он придерживал под курткой рапиру. Сказав, что его пытались убить, он несколько преувеличил. Магия, которую смогло отвести серебро, была не особенно прицельной. Ну как если бы кто-то с десятого этажа бросил в него утюгом: сила удара колоссальная, но шанс попасть с одного раза небольшой.
Скользя взглядом вдоль дороги, Варсус высматривал того, кто его атаковал. Он не сильно надеялся увидеть его, но увидел. В пяти шагах от входа стоял здоровенный комиссионер и, поджидая Варсуса, вылепливал себе греческий нос. Увидев пастушка, комиссионер бросил возиться с носом, осклабился и, раньше чем Варсус поднес к губам дудочку, бросился наутек.
