— А стражи? — спросила Ирка.
— Я говорю о магии первоматерии! — строго поправила Плаховна. — Стражи используют другую. Их магия духовна, хотя и требует порой чего-то вещественного, вроде флейт. Но ведь и книги требуют пера, так что тут все объяснимо.
— И как тогда? — спросила Ирка, с жалостью поглядывая на Багрова, который, пытаясь вернуть губам подвижность, с ожесточением растирал щеки.
— И, — текущим в трещину песком прошуршала Мамзелькина, — от первомира на земле осталась одна-единствснная крупная частица первозданной силы! И в Эдеме, и в Тартаре, и в человеческом мире у нее одно имя — Камень-голова. Когда-то она хранилась в Запретных землях, под присмотром титанов, черпавших у нее свою мощь. Помнится, это было в горах в одном труднодоступном, мало кому известном месте.
— Артефакт? — спросила Ирка.
— Первозданная сила. Частица первомира, имеющая форму большого камня, похожего на лошадиную голову. Сходство с головой поразительное, но… не хватает одной небольшой части. Эта часть отколота. И кто ж ее отколол-то? Не знаешь?
Тут Аидушка с большим ехидством взглянула на Матвея. Тот пожал плечами, зная, что ничего не откалывал.
— Достаточно было легкого прикосновения к камню, — продолжала Мамзелькина, — чтобы вновь наполниться силой! Силой гибкой, живой, бесконечной, неунывающей, вечно ищущей, никогда не меркнущей! Чтобы твоя кровь вновь начала кипеть, а в глазах зажегся интерес к жизни! Старые драконы, покрытые мхом и плесенью, с разодранными крыльями, с бель-мами на глазах, с погасшим огнем, не способным сварить даже птичье яйцо, приникали к этому камню — и спустя несколько минут улетали от него молодыми и здоровыми. Жутчайшие твари первохаоса выползали из подземелий, чтобы только коснуться его. И титаны, и циклопы приходили. Все они интуитивно чувствовали, что жизнь — это прежде всего кипение интереса к чему-либо. Именно кипение. Более слабые формы не рассматриваются. Как только кипение исчезает — человек ли, титан ли уже не живет, а доживает. Так-то, цыпляточки мои замороженные!
Тут Плаховна быстро протянула сухонькую ручку и коснулась груди Матвея. Багров надеялся, что она уберет руку, но Аидушка расставила пальцы и замерла. Пальцы у нее были ледяными, это ощущалось даже сквозь одежду. Матвей не мог даже отстраниться: мешала спинка водительского сиденья.
— Хорошо. Согревает. И бьется… — сказала старушка, жмурясь от удовольствия. — Прям живой!
— Кто живой? Камень Пути? — спросила Ирка, начиная что-то понимать.
— Да, листики вы мои необлетевшие! Камень Пути — осколок последней крупной частицы первомира. Однажды некий волхв дерзнул поднять на камень руку. Конечно, он и много кусков бы отколол. Такие людишки, считающие, что сами определяют границы добра и зла, всегда умеют так уговорить себя, что любая подлость становится обоснованной. Но все ограничилось одним куском, потому что камень исчез… Почему? Куда? Это я не знаю. Не успела подглядеть. Работки тогда много было…
Ирка не любила размениваться на театральные охи и ахи.
— Это был Мировуд? — спросила она.
— Он самый. А осколок сейчас у твоего жениха… Признайся, ты ведь любишь лежать у него на груди ухом? Быть не может, чтобы ты не ощущала того, что чувствую теперь я!
Ирка смутилась, смутно припоминая, что и Огнедых обожает лежать у Матвея на груди, причем всегда в одном и том же месте. Плаховна усмехнулась. Ирка, не отрываясь, смотрела на нее. В автобусе было холодно и полутемно. Багров зачем-то заглушил двигатель. Вместе с мотором выключилась и печка. При дыхании изо рта и ноздрей малютки Зиги вырывались облачка пара. В полутьме и в дымке обтянутая кожей черепушка Мамзелькиной потеряла свои страшные очертания, и временами лицо ее казалось Ирке прекрасным. Проступила забытая давняя красота. Ирка смотрела на нее изумленно. Мамзелькина, должно быть, ощущала это, поскольку поглядывала на Ирку с благодарностью. Должно быть, старушкой сейчас мало кто восхищался.
— И вот прошли века! — сказала Аидушка. — И почему-то сейчас в Москву опять летят больные драконы. Понимаешь, куда я клоню?
— Камень-голова здесь!
— Да! — согласилась старушка. — И я помогу вам его найти!
Плаховна стащила с плеча рюкзачок и, по плечо запустив в него руку, принялась рыться.
— Где ж оно тут было? Ага, вот!.. Ишь ты, трепыхается! И не ухватишь! — бормотала она, вытаскивая руку наружу. В ее цепко сомкнутых пальцах была какая- то толстенная коричневая ветка, которую Аидушка и обхватить-то едва могла. Ветка корчилась, пытаясь куда-то ползти. Старшой менагер некроотдела, несмотря на немалую силу, едва удерживала ее. Ирка, приглядевшись, к ужасу своему поняла, что эта толстая ветка — две фаланги отрубленного пальца. Вот только чьего?
— Титана? — спросила она неуверенно.
— Нет, милая моя! Выше бери. Гекатонхейра. Подобрала я этот мизинчик на поле боя… Махонький он такой, смотрю, компактный. Грех не взять. Силищи-то в нем немерено! Давно он у меня валялся. Прям чувство какое-то было, что пригодится.
— На поле какого боя? — не поняла Ирка.
Маизелькина изумленно округлила глазки:
— Неужто забыла? Когда-то Кронос по наущению матери нанес серпом страшную рану своему отцу и занял его место. Кронос и его жена Рея родили Зевса. Зевс поглядел-поглядел на бессмертного папу, в затылке почесал и, поняв, что добром наследства не дождаться, пошел по родительским стопам: скинул папеньку, как тот скинул дедушку. Тут-то и заварилась кашка-малашка! Титаны выступили с Офрийской горы, а дети Кроноса и Реи — с Олимпа. Десять лет война кипела — титаномахия. Потом на помощь Зевсу пришли гекатонхейры и титанов одолели. Кое-кто из них признал Зевса, а прочие были низвергнуты под землю, где гекатонхейры стали их стражами. Потом и гекатонхейры, к слову сказать, восстали против Зевса, да это долгая история. Нечего нам в старых дрязгах копаться…
— А стражи мрака на чьей стороне были? — спросила Ирка.
— А головкой подумать? На своей, милая, на своей! — заверила ее Мамзелькина и тут же, лукаво блеснув глазками, неожиданно подбросила вверх корчившийся у нес в руках палец.
Упав на сиденье микроавтобуса, отрубленные фаланги мизинца уверенно поползли к Багрову, явно нацеливаясь на Камень Пути в его груди. Матвей в ужасе распахнул дверь, готовый выпрыгнуть, однако Мамзелькина уже сгребла ручкой обрубок мизинца и не без усилия затолкала его назад в рюкзачок.
— Видал, некромаг? Прямо как к магниту тянется!
— М-м-м… Почему? — спросил Матвей, не сводя напряженного взгляда с рюкзачка. Губы его уже успели оттаять.
— Сам смекай! Твой-то осколок ближе оказался. А ежели отбросить его подальше, так он не к тебе поползет, а к Камень-голове. Она-то посильней твоей части будет!
— Камень-голова в Москве? — быстро спросила Ирка. — Да?
Аидушка протянула руку и зажала Ирке рот своей сухой ладошкой.
— Тихо, милая! Поняла да помалкивай! Умный говорит меньше, чем знает! Средний выпаливает все, что знает! А дурак и чего не знает, то говорит!
