— И я это чувствую. Может, зайти куда, в кафе или…
— Нет, Волька, нам как можно быстрее нужно уходить подальше от этого места. Они могут перекрыть квартал, в виде какой-нибудь проверки в поисках нелегалов из «нашего» зарубежья, в ловушке окажемся. Одно жаль, на похороны Евгения не попадём, нам нельзя. Вот, какая жизнь подлая штука, на похороны друга попасть не могу, а! Чёрт, чёрт… — Пастухов в сердцах по-боксёрски кулаком в ладошку стукнул, несколько раз шумно вздохнул, успокаиваясь, перевёл взгляд на меня, через паузу заметил. — А мама пусть у подруги какой с недельку переждёт, на всякий случай… Тоня, — дядя Гриша повернулся к ней, умоляюще смотрел. — Ты можешь неделю где-нибудь, у своей подруги, например, на всякий случай, переждать, а? Мало ли что!
Мама возразила.
— С какой это стати? Чего мне бояться? Я обыкновенная библиотекарь, ничего не знаю, ни чего не ведаю…
— Нет-нет, Тоня, ты не знаешь их, — перебил дядя Гриша. — Они прошерстят всех, и знакомых и соседей…
— Да, мам, — я поддержал дядю Гришу. — Ситуация опасная, не предсказуемая. Для тебя особенно.
— Почему это?
— Потому что ты слабое звено. Ты женщина.
— Да, Тонечка, — с жаром развил мою мысль Пастухов. — Тебя заметили в больнице, и ты меня знаешь…
— Нас, — уточнил я.
— Да, — подхватил Пастухов. — На тебя они могут надавить.
— А тебе это не надо. — Заботливо, как малому ребёнку, заметил я.
— Нам — особенно, — уточнил дядя Гриша, и развернул фразу. — Потому что ты молодая и красивая женщина.
На что мама, сверкнув глазками, усмехнулась, передёрнула плечами, и как-то неопределённо фыркнула. Надо понимать, оценила комплимент. Я, кстати, тоже: хорошо сказал, дядя Гриша, вовремя.
— Короче, мам, — по-мужски строго, но по-сыновьи заботливо, я выдал программу, — побудь пока у тёти Лизы, у бабушки моего дяди, твоего двоюродного брата, она же старая уже, болеет наверное. Вот ты и… Повод хороший, в смысле отмазка.
— Правильно! А где это, далеко? — спросил Пастухов.
— Да нет, в Балашихе.
— Вот и хорошо, Тонечка! Молодец, Волька, хорошая идея, — Воскликнул Григорий Михайлович. — Езжай.
— А может, и вы со мной, у неё две комнаты, поместимся.
— Нет, мам, мы уж сами, — возразил я, потому что у меня мелькнула другая нестандартная идея, классная естественно. — Всё-всё, езжай. Привет ей. Позвоним потом.
Один вопрос получается решили. Вдогонку вспомнилась фраза про яйца в одной корзине, которые нельзя вместе класть. Это правильно. Особенно в этой ситуации. К месту. Мы должны «залечь» в другом.
Похоже над этим где-то размышляя, дядя Гриша выглядел несколько озадаченно, потому что связей на пенсии «порочащих» не имел, а у меня они были. Не сейчас, ещё в школе, до армии. Нестандартная идея, классная. Я сразу почему-то вспомнил свою бывшую невесту Верку Сотникову. Ну, не Верку, конечно, Верочку, Веточку, как я её тогда ласково называл. У неё теперь другая фамилия. Любовь наша, увы, прошла, «как сон, как утренний туман», целовались только, изучали друг друга, там сям, все пацаны в школе завидовали, но — странное дело — как только я армейские сапоги надел и заступил на охрану рубежей нашей необъятной Родины, она замуж вышла. Не-то за студента, не-то за аспиранта какого-то, я не выяснял. Я тогда чуть с ума не сошёл. Хотя она поступила честно — это все на заставе отметили, «молодец девушка, всё путём, всё по-честному», — всё как есть мне написала, — вся застава читала, — извинилась, «прости, я тебя люблю и всё такое, но»… всё равно, я две недели как чумной был. Меня даже на службу в наряд не ставили. Так две недели на нашем погранцовском свинарнике и проторчал, корм давал, отходы лопатой выгребал и всё такое прочее, в себя приходил… Целых две недели. Но пришёл! Пришёл, взял себя в руки, да и ребята помогли…
Она мне как подруга теперь, как товарищ, практически — должник. К ней мы и направились. Дядя Гриша ничего этого, естественно, не знал.
Верка жила там же, но уже без родителей. Мы почти тремя кварталами обошли всё Перово… Скрытно и подошли. Верка сначала вздрогнула, потом сильно обрадовалась! Не наигранно обрадовалась, естественно, как и раньше, я помнил, по-настоящему. Она как раньше вся такая… Не совсем правда стройная, но такая же красивая… Обнялись, щеками «чмокнулись». Причёска у неё другая… Но сердце у меня не защемило. Вернее защемило, но не как раньше, как при встрече с другими бывшими одноклассниками. Она во дворе с коляской прогуливалась. Я сразу её узнал. Она тоже. О!.. О!.. Охи, ахи, то сё… В коляске дочка. Я это сразу понял, потому что одеяльце и коляска розовые… «Правда красивая? Вся в папу!», заметила она. Я заглянул. В коляске лежал толстый свёрток с круглым розовым личиком, маленьким носиком, толстыми щеками, закрытыми глазками, и большой соской-пустышкой во рту. «Спит наша девочка, спит!», не привычным для меня голосом пропела Верка. Теперь она была совсем далёкой для меня, как созвездие Кассиопеи. «Хорошо, что я в армию ушёл, правильно», мелькнула мысль. «И сколько уже вашей дочке?», заглядывая в коляску, вежливо поинтересовался дядя Гриша. Мы все склонились. «Почти два годика нам, да», всё в той же незнакомой мне тональности, сюсюкая, гордо сообщила Веерка. Голос её мне совсем уже не нравился, я тотчас вновь подумал, «и хорошо, что в армию ушёл, вовремя». «Большая уже!», отчего-то копируя её тон, серьёзно заметил мой напарник. «А это мой дядя, — меняя тему разговора, представил я Пастухова, — Григорий Михайлович». «Очень приятно. Чаю хотите? Поговорим? Давно не виделись. Волька! Волька! Какой ты стал…». «Конечно». Нам же нельзя светиться. Поднялись в квартиру.
«Извините, у нас не убрано. На прогулку торопились. Муж сейчас на работе». «А родители твои где?», спросил я. В квартире мало что изменилось. Кроватка детская добавилась, игрушки детские, диван… А диван, кстати, всё тот же, я его узнал, прежний, я его хорошо помню, в середине у него пружина тогда просела. Я машинально провёл по нему рукой, так и есть, вмятина на месте — моя работа. Прыгнул с него и, пружина сломалась, чуть ногу тогда не свернул, провалился, ну и хохотали мы с Веркой потом… дураки… Новый телевизор появился, на столике фотографии в рамочке… Верка в подвенечном платье с цветами на коленях, и чернявый парень рядом, выше её на голову, как я, наверное. Но в чёрном костюме с бабочкой, чёрным вьющимся чубом, лихо заломленной бровью — одна вверх, другая насупившись, с боков лица низкие бакенбарды, и угольно чёрные глаза… «Это мой муж, Валера, он чистокровный казак, с Дона. Свадебная!», мимоходом, с гордостью заметила Веерка. Я мысленно сравнил с дочкой, сходства не нашёл, пробурчал: «Хороший снимок. Красиво получилось», Верка легко согласилась… Люстра та же, на кухне новая микроволновка. «А они на круглогодичное проживание переехали на дачу, — из кухни же ответила Вероника, — у нас же дача. Помнишь? Хозяйство». Конечно я помнил, а как же… Папа с мамой как уедут на дачу, так мы и… семью здесь изображали. «Родители мужа тоже в Краснодар переехали, на свою родину, на родину своих родителей, а мы вот здесь пока остались, с Маечкой… ты моя хорошая… она спит… в Москве».
