Дорога от ворот к величественному трёхэтажному зданию, вернее к его подъезду с высоким крыльцом, была выложена фигурными дорожными плитками, чистыми и многоцветными, как своеобразный ковёр. Рядом, уже спокойным рисунком, и справа и слева, выделялись тоже цветной плиткой выложенные пешеходные дорожки. Аккуратной разметкой возвышались невысокие столбики вечернего и ночного освещения. Несколько надворных построек, тоже добротных, красного кирпича, тоже с тонированными окнами, застыли поодаль. Трава подстрижена, цветы ухожены, высокие хвойные деревья приятно дополняли ландшафт, и ни одной души, ни окурка, ни пылинки…
Гостей никто не встречал…
Втроём молча поднялись по парадной лестнице — Пастухов, Свешников и Волька. Волкова дядя Гриша оставил в машине. На всякий случай, наверное, или как своеобразный сюрприз генералу. Волков было возмутился, но Свешников его успокоил: «Извини, так надо». Волков остался.
Большая двустворчатая парадная дверь, в тонированных стеклянных квадратах была не заперта. С трудом отворив тяжеленную дверь, гости вошли в вестибюль. Дверь бесшумно закрылась. О! Ё-моё, как в Георгиевский зал Кремля попали… Как живут люди, ну надо же! Какая красота! Здесь наверное обувь снимают, одними глазами спросил Волька Пастухова. Тот коротко скривился, и отрицательно качнул головой, не надо.
Волька восхищённо по сторонам смотрел, осматривался. Шик-карно! КолаНикола в кулак озадаченно кхыкал… Но стоять и разглядывать никакого времени не было, не в музее. Следовало подняться на второй этаж. Так лестница указывала. Приглашённые зацокали каблуками туфель по мозаичной плитке холла. Пастухов впереди, не задерживаясь… А Волька и Свешников, поднимаясь выше, крутили головами и спотыкались, потому что и справа и слева, по стенам, висели художественные полотна, в золочёных рамах. Такие Свешников видел где-то в Художественном музее или в Третьяковской галерее, кажется.
— Это Клод Моне! — сдерживая восхищение, сам себе, узнавая, комментировал Свешников. — А это… понятное дело Айвазовский, бушующее море. «Среди волн», называется. А это, Коровин Константин с портретом артистки. — Юная красавица на подоконнике на фоне зелени сада. Молодость, свежесть, столько ещё впереди… с раскрытой книгой на коленях. Но Марго симпатичнее, машинально отметил главред, у Марго глаза другие. Ближе, роднее.
Шагнув дальше, КолаНикола неожиданно наткнулся на Вольку. Волька зацепился взглядом… Почти полностью обнажена девица парит на фоне какого-то города, рукой склонившись к седому старцу. Старик на вытянутых руках держит посудину полную чего-то… Вольку привлёк не сюжет, а фигура обнажённой девушки. Жаль, читалось по его лицу, лёгкое газовое полотно прикрывало самое интересное, а зря. Но груди и живот отлично прорисованы. Сексуально! Волька Свешникову так и подмигнул, смотри, мол, какая девушка. «Но в «Плейбое» я круче видел», шёпотом похвастал он. КолаНикола усмехнулся, прошептал Вольке: «Балда! Это Фортуна и нищий», Маркова. Андрея или Алексея — не помню. Она сыплет нищему золотые монеты, видишь? Бесценная работа. Старинная». Волька согласно кивнул головой, понял, мол, молодец Марков, я не против, спросил: «А почему голая, если такая богатая?» «Потому что Фортуна. Образ такой! Иди-иди, плейбой, не задерживай». Картин по стенам было ещё несколько. Они были впереди и выше… Ну, это… конечно, «Демон» Врубеля, потому что мазками!.. Угадал Волька. Большая картина, широкая, но не прописана, мазками намалёвана… «Лицо цыганской национальности» угрюмо сидело, обхватив руками коленки, размышляло… Как современный гастарбайтер, обиженный своей родиной. Хорошая картина, знаковая. И схвачено здорово. Но мазками… Волька скривился, манера «письма» у художника была странная. Но здорово. Почему именно такая манера, переспрашивать Волька не стал, на усмешку нарываться не захотел. Наверное тонких кисточек не было, только шпатели, сам себе усмехнулся Волька. Ха-ха! Но это всё копии. Конечно. Наверняка. Так, выразительно лицом он и заключил Свешникову. С чего бы подлинникам здесь оказаться?!
Таких фотографий с картин он раньше у себя на заставе видел множество, с интересом листал альбомные страницы, в библиотеке перед дембелем, под рубрикой «Шедевры русской живописи». Всё собирался как-нибудь вживую галерею или музей живописи посетить, но, увы! В школе некогда было, а в армии — на все триста шестьдесят «пять» градусов, целых полтора года живой ландшафт вокруг простирался, пейзаж то есть. Тоже красивый, и воздух тоже! А горы, а река в ущелье, а ребята… во все времена года… Классно в общем. Но здесь… В музей ходить не надо. О! У! А это… О!!
Остальные полотна Свешников рассматривать не стал, подталкивал Вольку, времени на это не было, да и Пастухов уже наверху был. КолаНикола решил позже шедевры рассмотреть, детально. Знал, время для этого будет. Он выделит. Обязательно. Из-за Вольки хотя бы.
К тому же, лестница не очень длинной оказалась, вывела наконец на второй этаж. А там, извините, тоже… ё-моё!.. все буквы алфавита… и все с восклицательными знаками… Всё классно декоративно-прикладное, невиданно современное и… Здесь ждал майор.
Он стоял скрестив руки на груди. В середине зала. Как крепкий утвердительный знак. В кепке на голове, в лёгкой светлой куртке, тёмной безрукавке, джинсах, туфлях… Но без улыбки. Был серьёзен. Молча указал гостям рукой на огромный диван молочного цвета. Диван занимал почти всю середину пространства. Как центр баскетбольной площадки. Имел форму буквы «П», в середине стоял длинный низенький столик, напротив два мягких полудиванчика, такого же молочного цвета, между ними большой цветной рельефный глобус Земли. Над всем этим, вверху многоэтажная люстра. Всего, по площади высоченного потолка, пять таких. В глубине, у дальней стены, большой камин — сейчас без огня — забранный в тёмно-фиолетовый мрамор, стояли кресла, ещё что-то. Ничего больше Волька рассмотреть не успел, потому что гости опустились на диван, и Волька. Сел, почти провалился. Диван оказался невероятно мягким и удобным. Куча разноцветных подушек приятно окружила. Но связанного генерала здесь нигде видно не было, точно не было, как заметил Волька. Почему? Ни сидящего, ни висящего, ни лежащего. И никаких следов разрушений, связанных с отчаянной борьбой… Как это?! Почему это? Где он? Пастухов и Свешников вопросительно смотрели на майора. Волька, пряча в глазах недоумение, расталкивал подушки. Подушки расслабляли, лишали тело оперативности. Волька справился. Сел на них.
Всё стало ясно через секунду. Послышались шаги… В комнату, широко шагая, вошёл человек. Тот самый генерал, живой и невредимый. В штанах с лампасами, в тапочках, в домашней пижамной куртке на голое тело… из под куртки на груди выглядывал пушок седых волос. Круглолицый, большелобый, с редким волосом на круглой большой голове, с улыбкой во весь рот… Маленькие глаза, под тяжёлыми веками, перебегали от одного визитёра к другому и обратно, искрились победной усмешкой, и холодным любопытством. Одобрительно кивнув головой майору, который так и остался стоять напротив расположившихся на диване гостей, генерал прошёл к полудиванчикам, и по хозяйски сел на один из них, напротив, ближе к глобусу. Откинувшись на спинку, закинул ногу на ногу, ещё выше вскинул голову, и одними губами, в упор, не мигая глядя на визитёров, спросил майора: «Оружие?»
