— Зачем они мне?
— Ты же хочешь стать образованным человеком? Всесторонне развитым?.. Боже, Боже! Они!
— Вы уверены, что мы правильно сделали, затеяв всю эту суматоху? Может, они нас не найдут? — спросил Юрий Петрович. Он стоял у окна и пытался разглядеть то страшное, что придвинулось из темноты неожиданно и близко.
— Они не гении, но и не круглые дураки. Обязательно сюда доберутся, — сказала Вика.
— И как только Валерка-сторож посторонних пропустил? Удивляюсь! — заметила Римма Васильевна. Она, уже наглотавшаяся валерьянки и одетая в какой-то балахон, допотопный и явно мужской, тоже подошла к окну.
— Вот именно! Валерка! — догадалась Вика. — Он как раз и может подсказать, что в санатории есть этот кишечный домик! Ведь богатыри ищут Цареву. Валерка может послать их в главный корпус, где мой муж жил, Царев — а потом сюда! Другого жилья ведь здесь нет. Нужно уходить скорее. Пошли к калитке! Нет, надо в помывочной свет включить. Пусть думают, что мы здесь, а мы в это время в лес уйдем. Даже несколько лишних минут для нас не пустяк. И вы, Юрий Петрович, хорошо сделали, что машину поставили в другом месте. Теперь только бы успеть за калитку уйти!
Она вытолкала детей за дверь и стала тащить к выходу Римму Васильевну. Та упиралась:
— А как же Джинджер?
— Что Джинджер? Вы ведь утром сюда вернетесь. Куда он денется? Дворняжки превосходно ориентируются в обстановке. Он здесь дома. Да пойдемте же, а то костей не соберем!
Последний аргумент на Римму Васильевну подействовал неотразимо. Она засеменила к калитке.
— Дети, сюда, — позвала она и тихим, дрожащим голосом спросила у Вики:
— Мы куда идти должны? К лесничеству или в Дряхлицыно, к людям?
— Конечно, в Дряхлицыно.
— Слава Богу! Я думала, нам надо будет прятаться в хворосте. А в Дряхлицыно есть дорога короче той, по которой вы шли. Только она непроезжая. Я, кажется, помню, где на нее развилка, но сейчас так темно… А я давно там не ходила, может, и заросла дорога, ведь теперь никто тут не бывает… Но я попробую сориентироваться. Прежде я сто раз эту дорогу проходила…
И она, сгорбившись, двинулась дальше, а дети за ней. Вика повернулась к Гузынину. Тот неподвижно, темным столбом стоял на дорожке, только очки поблескивали.
— Идемте, Юрий Петрович!
— Я останусь. У меня здесь машина, и вообще… Вы за меня не беспокойтесь, идите быстрей, а то поздно будет…
А уже и было поздно: с горы, от главного корпуса, прямо на них вдруг покатился, попрыгивая на ухабах, громадный джип, очень высокий на колесах и весь в огнях. Лучи фар дергались от прыжков и широко освещали перед собой яркую полосу. В полосе этой из темноты, как из-под земли, возникали, топорщились и с треском гинули под колесами прошлогодние сухие заросли трав и мелкие кустишки. Рядом с джипом, задыхаясь от лая и ярости, несся, летел, иногда даже через голову кувыркался Джинджер.
— Бежим! — крикнула Вика, ныряя в калитку. Дети с визгом припустили к лесу. Юрий же Петрович шарахнулся в сторону и угодил прямо в жалящие объятия молодой елки. Сначала он даже зажмурился, но тут же оттолкнул от лица наглую колючую ветку, шагнул вперед, открыл глаза. И он увидел в эту минуту, что огромный джип с размаху, мощным боком поддел его несчастный желтый “Москвич” и примял к бетонной стенке. Стенка эта когда-то отделяла от парка агитплощадку, скамейки которой давно сгорели в жарких печах дряхлицынских мародеров, а может, и самой Риммы Васильевны. Зато стена стояла, и Юрий Петрович так любовно за нею пристроил свою машину, от которой осталась теперь мерцающее в темноте что-то вздыбленное, неузнаваемое калечное, чужое и ужасное. “Москвич” гиб с жестоким, почти живым, жалобным треском, и этот треск бесконечно длился, множился и отдавался в ушах Юрия Петровича, который ни ушам, ни своим глазам верить не смел и понять, что случилось, тоже не смел.
Он пришел в себя только тогда, когда джип подъехал к кишечному изолятору. Блеснули в свете фар окошки и мелкие, лакированные квадратики мозаики. Юрий Петрович снова отступил к елке и удивился, что Джинджер куда-то исчез. Может, он раздавлен джипом, как и “Москвич”? Из высокой дверцы джипа ловко спрыгнул Балаганов-Стасик. В левой руке у него был фонарь, а в правой — какое-то довольно крупное оружие, разглядеть которое в темноте Гузынин не смог. Шкаф остался сидеть за рулем, только голову наружу высунул. Юрий Петрович увидел его плоский бульдожий профиль и услышал знакомый голос:
— Ну, там?
Стасик боком, ловко ластясь к стене, пробрался к двери, осторожно тронул ладонью ручку. Дверь медленно подалась, выпуская ровную струйку скудного света. Стасик скользнул внутрь, и скоро из домика донеслись звуки могучих пинков по ведрам помывочной, грохот опрокинутой мебели и брань. Затем треснула изнутри и разметалась фонтаном осколков одна из гнилых оконных рам. В образовавшейся дыре показалась синеватая в ночном сумраке, будто мертвая Стасикова голова и сказал:
— Эй, Хряк! Тут пусто.
“Так это длиннорукое чудовище — Хряк? Мы прозвали его Шкафом. И то, и другое имя подходит, нету в нем ничего человеческого”, — размышлял Юрий Петрович, уходя все глубже в тугие колючие ветви и чувствуя спиной холод твердого елового ствола.
— Где же эта чертова баба? — недовольно проворчал Хряк. — Сторож сказал, что она тут должна быть, остальные хибары пустые. Ты его хоть хорошо в каптерке запер?
В дверях кишечного домика появился разочарованный Стасик-Балаганов. Он посетовал:
— Ты, дубина, пер на тачке, как трактор, сигналил так, что елки падали — и спугнул. Ушла она.
— Да куда тут уйти среди ночи? Лес ведь кругом. Пошли в другие хаты!
— Дебил, другие хаты досками заколочены. Значит, есть куда идти. Делась же куда-то эта поганая собака! Постой, постой! Ну-ка посвети… да не туда! Вот! Ага!
Стасик заметил наконец железную дверь в стене.
— Все ясно! — обрадовался он. — Сюда и пташка упорхнула! Вылазь, Хряк, дуй сюда. Далеко уйти она не могла.
Хряк шумно вздохнул:
— Может, Стас, туда на тачке как-нибудь можно подъехать? Я мухой через большие ворота и…
— Все бы ты ездил! Такую задницу наездил, что ноги подгибаются. Нет уж, лезь сюда и живей, живей!
“А ведь они действительно далеко уйти не могли, — холодея, подумал Юрий Петрович. — Ни дети не могли, ни старуха. Идут они прямо по дороге, нагнать их ничего не стоит. Делать надо что-то! Но что? Да бежать в сторожку, бить окна, звонить в милицию! Какая-то связь с миром должна там быть, все же это собственность самого Колотова”.
Как только оба бандита скрылись за калиткой, Юрий Петрович бросился к главному корпусу и новым воротам европейского уровня. Ему страстно хотелось схватить какой-нибудь увесистый камень или палку и изо всех сил измолотить проклятый джип, но ничего подходящего на черной земле в потемках он разглядеть не мог, да и времени терять было нельзя. Юрий Петрович думал, что бежит очень быстро, но торчащая за елками кривая крыша главного корпуса все никак не приближалась, хоть он начал уже задыхаться и беспрестанно хватал распахнутым ртом ночной холодный воздух. Воздух этот казался очень тяжелым и горьким на вкус и никак не хотел заполнять хрипящее горло Юрия Петровича, который вконец измучился и упал на дорожку. Некоторое время он довольно быстро продвигался вперед на четвереньках. Это странным образом вернуло ему силы, и он вскоре смог подняться и снова побежал вперед. Он уже достиг края черно-белой елово-березовой рощицы, окружавшей главный корпус, когда внизу и где-то, как ему показалось, очень далеко раздались громкие хлопки. Юрий Петрович почти сразу понял, что это выстрелы. Невнятные визги, доносившиеся оттуда же, дикий вой живого-таки Джинджера, непонятный и пугающий шум — все это могло только одно означать: беглецов догнали. Обессилевший Юрий Петрович по инерции еще шел наверх, в гору, качаясь и спотыкаясь на каждом шагу, но перед глазами стало вдруг темно и пусто. Нет, такого просто не бывает! Это должно сию же минуту кончиться, иначе ничто ничего не стоит! И жить не стоит. Но ничего не кончалось, даже ряд черных елок, которые нерушимо тихо стояли впереди. Ель вообще дерево молчаливое и ко всему равнодушное, это Юрий Петрович уже понял. Такое строгое, прямое и почти неживое. Елки, кажется, долго живут?
