Что-то твердое уперлось мне в спину, и я не сразу сообразила, что это не стена, а спинка кровати.
Нельзя, там спрятана веревка!
Грубиян снова сунул мне в лицо горлышко бутылки, и я получила еще одну дозу алкоголя. Когда я закашлялась и принялась отплевываться, он лишь ухмыльнулся, будто тыкал котенка мордочкой в миску с молоком. Мерзавец!
Я попыталась оттереть лицо рукавом цыганского платья, но Медведь схватил меня за запястье. Что-то бормоча, словно успокаивая дикое животное, он начал заводить мою руку назад, за спинку кровати. Одновременно я почувствовала какое-то движение в области груди. И хотя я, как птичка перед змеей, уже не могла оторвать глаз от его мерзкой слащавой гримасы, мне стало ясно, что он одной рукой расстегивает мне платье с уверенностью человека, привычного к этому делу и способного выполнять его в любом состоянии – и пьяным, и трезвым. Скоро он достанет веревку и привяжет меня к спинке кровати, так что ему уже не понадобится его змеиный взгляд.
Тут я вспомнила, как Ирен рассказывала мне о женщинах из Уайтчепела, зарабатывавших себе на хлеб и выпивку, стоя в неудобной позе у стены. Они сами соглашались на это отвратительное дело и напивались до бесчувствия, чтобы обо всем забыть. Теперь и я невольно оказалась на их месте – одурманенная спиртным, готовая подчиниться воле чужака…
Мне на ум пришел еще один рассказ Ирен: как она загипнотизировала Берти, чтобы он думал, будто добился с ней своего, – и больше никогда не преследовал. Ах, будь у меня ее дар, и я могла бы околдовать того, кто пытался околдовать меня! Тут у меня мелькнула мысль о кобрах и о тех, кто сражается с ними, – о маленьких решительных мангустах, пушистых существах, быстрых как молния.
Воспоминания помогли мне прорвать пелену ядовитого взгляда Медведя. Я пронзительно завизжала и со всего размаху пнула негодяя цыганским сапогом, благо юбки не мешали, а паника придала мне сил. Чудовище скорчилось и взвыло от боли и злости.
И тогда я услышала, как со стуком распахнулась дверь, соединяющая комнаты.
– Нелл! – крикнул Годфри, на бегу нащупывая шляпную булавку.
Но никакое импровизированное оружие уже не понадобилось: Медведь с шипением извивался на полу, как раздавленная змея.
– Что случилось, Нелл? – в ужасе спросил мой защитник.
– Он вошел со мной в комнату. И напал на меня. Глаза были такие нехорошие, что я не могла отвести взгляд. Напоил меня алкоголем против воли. Расстегнул застежки на платье и собирался связать.
– Нет-нет, я не это имел в виду, – перебил меня Годфри. – Я догадался, что он хотел сделать с тобой. Но что ты сделала с ним?
– Мне удалось разорвать его сатанинские чары и закричать.
– И крик повалил его на пол? Готов признать, вопль был весьма пронзительный, но…
– Я дернула ногой и пнула его.
Лицо Годфри просветлело.
– Вот как! Знаешь, куда ты попала?
– Куда смогла достать сапогом. Да не знаю я, Годфри! Какая разница?
– Ты права, Нелл. – Адвокат удовлетворенно оглядел скорчившуюся на полу фигуру: – Главное, что ты остановила негодяя. Я выведу его прочь.
Он наклонился, потянул Медведя за шкирку и выволок из комнаты в коридор, захлопнув за ним дверь. Затем прижал ухо к створке и прислушался:
– Может быть, чудовище будет слишком занято собой, чтобы запереть нас?
Скрежет засова лишил нас этой иллюзии.
Я начала дрожать:
– Как же я испугалась…
– Понимаю, Нелл. – Годфри подошел ко мне и растерянно остановился, как будто понимая, что сейчас лучшая помощь со стороны мужчины – сохранять дистанцию.
– А еще я боялась, что он найдет веревку, – всхлипнула я.
– Это был бы большой риск.
– Хуже всего, что он вел себя так, будто я согласна на его ухаживания. И он представлял их как благодеяние. Неужели он не понимает, насколько он отталкивающее существо! – От возмущения всхлипы перешли в неуместную икоту. – Не уверена, что даже падшие женщины из Уайтчепела согласились бы пойти с ним.
– Он настоящий варвар, Нелл, больше животное, чем человек. Поэтому Татьяна и привечает его. Она верит, что любой мужчина таков и что каждая женщина не лучше ее.
– Так она для того держит нас взаперти, чтобы мы отчаялись и показали свою животную натуру?
Адвокат кивнул:
– В этом и состоит идея, которая прячется за ее политическими играми. Я думаю, политика для нее – лишь способ показать всему миру, что цивилизованные люди – обычные лицемеры.
– Что сделало бывшую танцовщицу такой дикаркой?
– Дикие условия. Нелл, могу я тебе как-нибудь помочь?
– Нет. – Я икнула в последний раз и решительно поднялась. – Сначала мне надо отмыть лицо от проклятой жидкости.
Пока я шла к умывальнику, Годфри поднял бутылку:
– Странная жидкость. Прозрачная, как вода, но при этом с характерным запахом.
– То же самое говорил Красный Томагавк о пустых бутылях, найденных нами на парижской выставке. Он назвал напиток огненной водой, если я правильно помню.
– Да уж, иначе не скажешь, – буркнул мой друг через мгновение, отплевываясь.
Я перестала обтираться и обернулась к нему:
– Годфри! Надеюсь, ты не пил из этой омерзительной бутылки?
– Не знаю, пил я или глотал огонь, как фокусник в цирке. Очень крепкое пойло.
– И не говори! Я все еще нетвердо держусь на ногах, хотя презренный дикарь влил в меня совсем чуть-чуть. Пожалуйста, убери эту пакость, а лучше выбрось в окно. Не желаю, чтобы она напоминала мне о недавних испытаниях.
Но Годфри не послушался меня, продолжая стоять посреди комнаты и разглядывать сосуд в руке:
– По всей видимости, напиток самодельный, и изготавливают его, наверное, в какой-нибудь отсталой местности, куда коммерческий алкоголь невозможно или слишком дорого ввозить.
– Разве можно ждать чего-то иного от такого дикаря, как Медведь? Не представляю, почему даже Татьяна терпит его. Пожалуйста, выбрось бутылку, Годфри! Разве мало бед она принесла?
Адвокат взвесил сосуд в руке, будто обдумывая, не избавиться ли от него, но потом решительно покачал головой:
– Ни в коем случае, Нелл. Видишь ли, это единственный предмет, который связывает нас здесь и сейчас с теми событиями, что вы с Ирен наблюдали прежде, – с парижскими убийствами, ставшими продолжением лондонской резни прошлой осенью.
Я уставилась на сосуд с нарастающим ужасом: не перед бутылкой, и даже не перед ее отвратительным владельцем, но перед собственной недогадливостью. Как я позволила собственной неприязни к алкоголю затмить тот факт, что бутыль как две капли похожа на сосуды, осколки которых хрустели у нас под ногами в подземельях Парижа?
