– Живой мертвец? – удивилась я.
Черные глаза цыганки сверкнули в мою сторону.
– Мои слова могут быть неправильными на том языке, который для вас является родным, леди. Живой мертвец – это некто бессмертный, древний.
– Вампир, – произнесла Ирен совсем уж замогильным басом, как плохой фокусник, изрыгающий со сцены фальшивые заклинания.
– Вампир? – повторила цыганка. – Много названий, много языков. Конец всегда один. Они живут, а остальные умирают. Они бессмертны, хоть и несут смерть.
– Живые, ходячие трупы, – объяснила мне Ирен. – Она права. Традиция существует в разных странах.
– Голем? – догадалась я.
Ирен мрачно кивнула:
– Я не рассматривала его с этой стороны, но да, в какой-то степени его можно назвать вампиром.
Мои слова заставили цыганку замолчать, и она несколько раз вздохнула, отчего золотые монетки, украшающие ее наряд, зазвенели колокольчиками.
Ирен ухватилась за мою мысль:
– Голем бродил по Праге, разве не так?
– Так говорят, – кивнула старуха.
– Столетия назад.
Та вновь кивнула:
– Говорят, его создал раввин Лёв, великий пражский маг.
– А до раввинов с магическими силами, – продолжила примадонна, – тут были алхимики.
– Прага – магический город.
– А цыгане здесь жили во времена алхимиков?
– Цыгане жили в Праге всегда.
– То есть они старше Голема и средневековых алхимиков?
Старуха опять кивнула, и ее пальцы легли на магический кристалл. Мне стало интересно, холодный ли он на ощупь, как и положено хрусталю, или горячий, как тело в лихорадке. Я уже почти дотянулась до него пальцем в перчатке, но быстрый предупреждающий взгляд цыганки, резкий и смертоносный, точно ястреб, защищающий гнездо, остановил меня на полпути. Я не сомневалась, что где-то в одеждах злобной карги или в комнате спрятан кинжал.
– Есть и другая нежить, – почти мечтательно произнесла Ирен.
Я заметила, что она вновь заговорила размеренно, почти гипнотически. Она принялась вертеть в руках набалдашник трости Годфри. Дымчатый резной янтарь, казалось, поглощает свет и закручивает его спиралью внутри себя.
Потрясающе: дуэль двух шарлатанов!
– Смерть живет в Праге, – продолжала примадонна.
– Смерть правит всеми городами, – откликнулась цыганка.
– Смерть жестокая, насильственная.
– Смерть всегда жестока.
– Но в большинстве случаев смерть естественна, хоть и безжалостна. Я же говорю о смерти, которая настигает как убийца.
Женщина отдернула руки от кристалла, будто внезапно обжегшись:
– Убийца – преступник.
– Вот только поймать его нельзя. Поэтому он нечто другое – может быть, кузен смерти, нежити, о которой ты говорила.
Опять какая-то тарабарщина, все равно как на неистовых мессах в католических соборах. Хотя тут христианством и не пахнет. Эти суеверия гораздо более давние. Я впервые столкнулась со Старым Светом во всем его действительно древнем обличье. На мгновение цыганка в обвисших юбках и золотых монистах показалась какой-то богиней неисчислимого возраста. В моем ошеломленном сознании промелькнули изображения китайских фокусников, храмовых танцовщиц и монгольских наложниц, всего экзотического с самого сотворения мира. Как ни странно, на ум пришел и кто-то похожий на Красного Томагавка, причем воспринимался он как охранный оберег. Я думала об индийских знахарях и о том, как мало мои сограждане знают о древних корнях нашей расы, о тех временах, когда мы были сильны в езде по степям и неисследованным уголкам континента, убивая друг друга то одним, то другим способом.
Мне даже захотелось такую же шаль с бахромой, как у старухи, чтобы заворачиваться в нее для тепла, для воспоминаний о том времени, когда ее связали.
Но у меня не было шали – была только моя секретная миссия.
Мелькнула мысль: возможно, Джеку-потрошителю все это знакомо и близко, даже легендарная «нежить», о которой толкует цыганка. И пражский Голем. Мы все в своем роде живые мертвецы, ведь мы когда-нибудь умрем, хотя пока еще живы, верно? Или, во всяком случае, выглядим живыми. А вдруг нашелся такой человек, который поддался чарам настоящего живого мертвеца?
– Твой народ, – говорила Ирен глубоким убаюкивающим голосом, – бродит, где ему вздумается. Он любит музыку и смех, его веселит зыбкая реальность в глазах других людей.
Одной рукой в перчатке примадонна жонглировала невидимым мячом так убедительно, что на миг мне показалось, будто в ее руке подпрыгивает кристалл цыганки. Я поняла, что она не гипнотизирует старуху, а выступает перед ней!
Гадалка заморгала.
– Ты тоже так делаешь, – упрекнула она мою компаньонку. – Прямо сейчас.
– Не только цыгане владеют этим искусством.
– Нет. Но мы в нем лучшие.
– И вы так же хороши, когда служите инструментом для одурманивания других людей?
– Мы служим только себе, – отрезала доморощенная волшебница. – В мире нет другого столь свободного народа.
– Но вы свободны лишь потому, что служите другим… чините горшки, гадаете на счастье, играете музыку, отдаете молодых девушек старикам.
Женщина быстро стянула шаль и обернула ею магический шар, словно защищая его от слов Ирен. Глаза у нее были чернее ночи, но взгляд заострился.
– Горшки треснули, – безжалостно сказала примадонна. – Музыка закончилась. Судьба стала правдой или ложью – такой, какой ее сделали те, кому ты гадала. Молодые девушки уже не девственницы, и они берут больше, чем дают.
Старая карга ничего не сказала.
– И ты утверждаешь, тем не менее, – продолжала Ирен, – что цыгане свободны. Почему тогда они принимают в свои ряды чуждое, не романское семя? Почему они скрывают безумцев и убийц?
– Кто скажет, где безумец? Кто скажет, что такое убийство? Мы берем золото и идем своим путем.
Ирен полезла в карман пиджака. Я боялась, что она достанет револьвер, но она вытащила еще одну золотую монету, зажала ее между большим и указательным пальцами и внезапно подбросила в воздух. Монета приземлилась на плотную ткань скатерти рядом с зеленоватым горным хрусталем.
– Золото. – Примадонна достала еще одну монету и вновь подбросила ее.
Монеты падали на скатерть одна за другой, целый дождь золотых кругляшков. Гадалка схватила верхний и сжала его зубами с волчьей жадностью.
– Это не позолоченное олово, – сказала Ирен. – Настоящее золото Уральских гор, добытое тысячелетия назад троллями и тибетскими монахами. – Она сама посмеивалась над вздорностью собственного заявления.
