– Я жил далеко… – Он не спеша опустился на лавку.
Он не щупал рукой, он действительно знал, где что вокруг. – Я сакс. Так
прозвали нас те, кому выпало убедиться в нашей отваге, это из-за боевых ножей,
которыми владел мой народ. Некогда мы взяли себе лесной край между вендами и
франками, южнее датчан…
Мы с побратимом переглянулись. Что ни день, касались края
нашего слуха такие вот баснословные, чужедальние имена. Ярун сел перед Хагеном
на полу, притянул к себе Арву, вдел пальцы в длинную шерсть. Ласковая псица
лизнула его в щёку.
– Я слышал от стариков, – продолжал Хаген, –
мы с франками от века то враждовали, то жили спокойно и не бранили детей,
вздумавших породниться. Так велось, пока франки не взяли себе нового Бога.
Мы были одни в дружинной избе. Я совсем не хотела, чтобы
вошли шумные кмети, стали мешать, но внезапно дверь отворилась – мерцавший очаг
осветил Блуда. Вот принесло! Разве этот удержит колкое слово, разве посмотрит,
кто перед ним, ровня-отрок или муж седоволосый… Я не глядя почувствовала досаду
Яруна, и только Арва приветливо застучала хвостом. А Хаген продолжал, не
обращая на Блуда внимания:
– Говорят, этот Бог некогда ходил по земле. Его
называли Христос, что значит Вождь, и он умер за своих людей, как подобает
вождю. Я слышал, ему вбивали гвозди в ладони, а он сказал только – не попадите
по пальцам. Раньше бывало, такие снова рождались. Франки ждут, что Христос
будет жить во второй раз.
Дерзкий Блуд подал голос:
– Мне рассказывали, у Христа была неплохая дружина, но
дело не обошлось без предательства.
Хаген кивнул:
– Не обошлось. Иные помнят о клятвах, только пока
длится удача. Ему бы одного-двоих, как Якко и Бренн, это люди. Так вот, у
франков многие верят, что Вождь возвратится и отомстит…
– Знаменитая будет схватка, – сказал Блуд
мечтательно. Наверное, он не врал, когда называл себя воином. Он и тут держался
смелей, чем мы двое, вместе взятые. Он расстегнул меховой плащ, бросил на лавку
и сел, кажется, позабыв, для чего шёл в дружинную избу.
– Люди думают, – продолжал Хаген, – всё дело
в том, что Христос погиб совсем молодым. Он не успел обнять женщину и не
оставил детей. Целомудрие достойно мужчины, но всегда скверно, когда
прекращается род и не найти законных наследников.
Старик помолчал, нахмурившись невесть почему: или чей-то род
грозил оборваться? Потом заговорил вновь:
– Христиане не терпят подле себя верующих иначе. Я не
знаю, что скажет им Вождь, когда возвратится, но сегодня с ними не уживёшься.
– Почему? – спросил Блуд. – Коли я что-нибудь
понял, этот Христос Правду чтил!
Хаген пожал плечами:
– Если хорош предводитель, совсем не обязательно, что
хороши и все его люди… Франки подняли на нас великую рать. Меня ослепили в
плену, и я целый год крутил жернова, но мои друзья меня не забыли, решив
убежать. Я был молод тогда и думал жениться…
– Блуд!.. – влетел со двора нетерпеливый крик
Славомира. Вздрогнув, Блуд подхватил плащ, сдёрнул со стенки меч в ножнах и
выбежал вон.
– Моя невеста была совсем девочкой, – сказал Хаген
задумчиво. – Она не подошла ко мне, когда я её разыскал.
– Она тебя не любила, – слетело у меня с языка. Я
испуганно закрыла рот ладонью, но Хаген только нагнулся и провёл рукой по моим
волосам.
– Не суди её… Никто не знает заранее, какую ношу
поднимет. Да и не худо я прожил, если подумать. Мальчишками мы ходили на
вендов, и так вышло, что один вендский воин узнал меня, встретив на морском
берегу. Он позвал меня жить к себе в дом. Это был славный Стойгнев, отец нашего
Бренна.
Мы молчали, не смея дышать. Хаген прислушался к чему-то и
засмеялся:
– Хватит бездельничать! Берите-ка по копью и быстро во
двор, а то Бренн решит, что я вправду состарился и годен только для болтовни!
Повесть Хагена смутила меня необыкновенно… Остаток дня я
ходила как в полусне.
– Наш Мстивой действительно из хорошего рода, –
вечером, за едой, шепнул мне Ярун. – Каков же его отец был со своими, если
и врага не бросил в беде!
Помню, я недоуменно вскинула на побратима глаза и тотчас
устыдилась, поняв, сколь по-разному впитали мы одни и те же слова. Ох, не
годился мой бедный женский рассудок думать гордые думы! Вот хоть Ярун: из него
будет толк, не случайно он так приглянулся вождю ещё летом, совсем неумехой. Он
и теперь целый день размышлял о чём следовало. О славном Стойгневе, приютившем
врага, и о могучем Вожде, которого звали Христос. А я, недалёкая?.. О девчонке,
бросившей жениха. Я корила себя, но всё без толку. Наверное, у старого сакса
лежали одинаковые шрамы на сердце и на лице. Теперь их можно было тихонько
погладить. Он не лгал, он, конечно, давно простил девку, шарахнувшуюся от его
слепого лица. Но что бы он ни говорил, я знала истину: она его не любила. Замуж
хотела. За мужа. Как все. Не был Хаген для неё тем единственным, кого ради не
жалко пойти босой ногой по огню, а уж поводырём сделаться – праздник желанный…
Оттого и не подбежала к ослепшему, не захотела губить красы за калекой. Что ей,
умнице, в подобном супруге? Ни бус на белую шею, ни паволоки на грудь. И себя не
покажешь подле такого…
А что басни не сложат, в том ли беда.
Ой, как ясно я видела Хагена, бредущего без дороги в осенней
сырой темноте… берегом моря, под крик белых птиц, вьющихся над головой!..
…А поздно вечером, на лавке подле Велеты, ударило в сердце мало
не насмерть: Тот, кого я всегда жду! А если скрутили, ранив в бою, и кто-то
жестокий, глумясь, исколол гордые глаза кровавым ножом?!. Поднялось в потёмках
лицо, искажённое мукой, любимое… ни разу не виданное… и глубоко внутри молча
взвыл ужас. И затопила такая отчаянная, невыносимая нежность: только бы
встретился! Век не оставлю, не погляжу на другого, только не пройди мимо
неузнанным, не покинь, не устыдись себя оказать!.. Я ли не отыщу заветного
слова, я ли не расскажу о цветущих лугах, о зыбучих зимних сугробах – и убежит
посрамлённой чёрная тьма, которой хотели навек тебя окружить!..
…а что, если Тот, кого я должна угадать с первого взгляда,
давным-давно прожил, не знав обо мне, разминувшись со мною на целых сто лет?
Может, его когда-то Хагеном звали? А может, он ещё не родился? Или живёт себе
поживает – но у другого края земли?
Сколь тропинок порознь бежит, как тут встретиться, как
разглядеть – одного-то на весь белый свет…
7
Старейшина Третьяк прислал в крепость сына – звать на
посиделки.
Кажется, я уже говорила, что жившие в Нета-дуне не водили
жён и не знали иных семей и родства, кроме дружинного. Своим домом живя,
трудновато отдать себя вождю без остатка, по первому зову сорваться в поход
или, паче, на новое место. Не уйдёшь от хлевов со скотиной, от житной пашни и
огорода. Не бросишь.
