Было мне печально и сладко. Я в самом деле крепко задумалась
и не заметила, как поднялся Блуд и шагнул вдоль лавки ко мне.
– Пойдём! – сказал он намеренно громко. –
Давно что-то я красивых девок не целовал!
Я рассказывала, как мы с ним схлестнулись. Он не простил
меня, язвил то и дело, но в доме, при людях, при очажном огне не ждут пакости и
от врага. Я вскинула голову, потому что он собрался взять меня за плечо. Я
помню, как трепыхнулись во мне изумление и обида. Нет, не страх. Бояться его,
ещё не хватало. Просто Блуд застал меня над добрыми мыслями, когда душа
размягчается и опускает щит наземь и злые слова, от которых бы отмахнуться,
втыкаются, что ножи в бок без кольчуги.
Посмей он тронуть меня, я бы не пощадила. Но заступа явилась
нежданная, непрошенная: Славомир подошёл сзади и взял Блуда за шиворот и за
штаны. Он был силён! Поднял взрослого парня, словно щенка, напрудившего лужу на
мытом полу… и под начавшийся хохот швырнул из избы вон. Блуд руками взмахнуть
не успел. Дверь за ним бухнула. Во влазне упало что-то, покатилось со стуком…
Надобно молвить, хохот мужчин очень мне не понравился. Не
из-за Блуда – жалеть его я и не думала, хотя, конечно, что-то свербило. Я
просто решила: а ну Славомир сейчас встанет передо мною и повторит те же
слова?.. Так ли ринул бы молодца, досадившего иной девке, не мне?.. И нет на
него укорота, кроме вождя, а вождь ему брат.
Вот когда я, дурища, как следует поняла, что вовек не стану
здесь равной, никого не заставлю забыть о естестве. Всё это давно должно было
случиться. И будет теперь повторяться, пока я в конце концов с кем-нибудь не
пойду. А чего ещё ждать? В этом воинском доме не будет с меня даже самого
малого проку, одна алчба и раздор. Может быть, потому воевода и не хотел меня
принимать. И правильно делал. Вот родилась бы я дочерью Хагена или Плотицы… да
и то, Плотица не вождь…
Славомир шагнул мимо меня, едва посмотрев. Он усмехался,
однако, по-моему, больше затем, чтоб спрятать досаду. Может, и в самом деле не
стоило так уж казнить речистого Блуда. Однако вылитого не поднимешь. Да варяг и
не собирался.
Я провела гребнем ещё раз или два, но руку что-то держало,
волосы путались. Лавка была жёсткой, очаг немилосердно дымил. Я дождалась,
чтобы глядело поменьше народу, смотала косищу, тихонько встала и вышла.
Во влазне старая Арва недоуменно обнюхивала на полу пятно
размазанной крови… Я подумала, как это новогородца метнуло лицом по твёрдым
доскам, и внутри что-то поёжилось. Уязвимая девка, я никак не могла бросить
обычай примеривать чужие шишки к себе. Арва подошла к внешней двери, оглянулась
и нерешительно вильнула хвостом. Я собиралась поболтать немного с Велетой,
досушить косу и лечь. Но было очень похоже, что в горнице мне будет так же
тошно, как и внизу. Я убрала ногу со всхода. Нашла на гвозде просторный
войлочный плащ, подарок наставника. Бросила на плечи, взяла псицу за ошейник и
выглянула наружу, в сырые оттепельные сумерки.
Через двор к дому брёл один из двоих сторожей. Длиннополая
шуба, подмокшая снизу, хлюпала по скользкому снегу. Я спросила его, не видел ли
Блуда. Оказалось, Блуд только что ушёл за ворота босой и на нетвёрдых ногах.
Отрок шёл об этом сказать, так что, наверное, всё устроилось бы без меня, но
судьба судила иначе, и я до сих пор за это ей благодарна.
Арва по-галатски значило Быстрая. Может, когда-то она в
самом деле бегала быстро, но ныне в кривых старческих лапах совсем не было
прыти. Следы вели к берегу. Я представила чёрную прорубь и медленно лопавшиеся
пузыри и закричала на Арву, понукая бежать хотя немножко быстрей. Блуд выбрал
для спуска крутую обледенелую тропку. Стоило нам шагнуть, и тупые когти не
удержали, сука взвизгнула и поехала вниз, потянув с собою меня.
Новогородец сидел под обрывом, привалясь к холодному боку
земли и безвольно вытянув ноги… Позже я так и не спросила его, к проруби он шёл
или нет. Да он бы и не сказал.
– Блуд! – позвала я, почему-то робея. Арва
поднялась первая и побежала к нему, я за ней. Я нагнулась. У Блуда дрожали
крепко закушенные губы, а из-под век по щекам пролегли две мокрые дорожки. Я
помнила, как он прибежал к нам в Нета-дун. Он не забоялся Плотицы и даже
Мстивоя. Когда плачет такой отчаянный забияка, тут не придумаешь, что и
сказать.
– Не сиди, застудишься!
Он сжал кулаки и отвернулся. Он чуть не застонал, когда Арва
облизала ему лицо, а я накинула плащ.
– Пошли-ка домой, – сказала я дружелюбно. –
Ну его, Славомира, не видел ты, как он Яруна учил. Что уж из-за него теперь!..
Блуд открыл вдруг глаза – в глазах была звериная мука.
– Умру, – еле выговорил он сквозь зубы. –
Гляди вот…
Рванул костлявой рукой, до груди вскинул рубаху. Поймал мою
пятерню, положил себе на живот, придавил… и сырой холод пополз по мне,
добираясь до сердца! Там, в живой глубине, под тонкой плёночкой плоти, под
нежной молодой кожей сидело что-то… чужое. Сидело, раскинув мерзкие щупальца,
тугое, распухшее… и сосало Блуда, точно паук несчастную муху. Он уже смертельно
больным пришёл сюда в Нета-дун. И пытался выбить клин клином, но не совладал.
– Червь во мне, – сказал Блуд задыхаясь. –
Нутро выгрыз, кровью хожу… Поем что, извергну… хотел лета дождаться…
Мой побратим ещё мог иногда поплакаться мне, но чтобы
Блуд!.. Значит, совсем источила лютая хворь, если рухнула даже гордость,
способная долго держать вместе душу и тело. Блуд надеялся погибнуть в бою, от
руки честных врагов – и за такого вождя, чтоб не жалко было и жизни… а привела
доля заживо сгнить от червя, выевшего нутро. Захочешь выдумать хуже, не сразу
получится.
Теперь я понимаю – он всё-таки не пожаловался бы мужчине. Не
зря у последнего края зовут давно умершую мать. Я принялась уговаривать Блуда
подняться, манила назад, в тепло, в дружинную избу. Я даже поцеловала его раз
или два. Белёна когда-то хвасталась мне, нецелованной, плела разные небылицы о
сладкой истоме и замирании сердца. Наверное, это были совсем другие поцелуи.
Потом я пригрозила Блуду – не встанет, возьму на руки и отнесу. И отнесла бы,
такую кожу да кости. Вот Славомира больного я б точно с места не сдвинула. Что
помогло, уж и не знаю. Блуд наконец поднялся и закрыл глаза, как в полусне, я
обхватила его, шаткого, поперёк тела, повела по тропке наверх.
Дома при виде нас, бредущих в обнимку, конечно, опять первым
долгом стали смеяться.
– Колышки в подол взялась собирать! – узнала я
полный сдавленной ярости голос Славомира. Он так и прорычал эти слова, хотя и
негромко. – Серебра ей не надобно!
Блуд не поднял головы, ему было уже безразлично. Тогда
ребята что-то заметили, в десять рук выхватили его у меня. Мне некогда было
смотреть, смутился ли Славомир. Мы живо слупили с новогородца одежду и уложили
его на лавку, и Хаген зрячими пальцами ощупал бледное тело. Блуд лишь изредка
вздрагивал.
Мой наставник спросил его, пробовал ли он гнать злого червя.
Блуд довольно долго молчал, потом равнодушно и нехотя рассказал, как трижды
травил себя мало не насмерть.
