Вождь Мстивой внимательно осмотрел доставшееся мне знамя и
недовольно нахмурился, и я испугалась, но он пожал плечами и промолчал. Даже
ему не с руки было перечить Богам.
6
Последний из новых воинов побывал в неметоне как раз перед
купальскими праздниками. Я не знаю, нарочно подгадывал вождь или само так
получилось. Должно быть, всё же подгадывал.
Купальская ночь всегда короче других, потому что наутро
Даждьбог правит свадьбу с девой Зарёй и не может уснуть, думая о любимой.
Солнце толком и не заходило, лишь ненадолго пряталось за вершинами леса, выбери
высокую горку и глянь с неё, как раз и увидишь пригожего юношу, купающегося,
готовящего себя для невесты. Говорят, что на юге, там, где стоят сильные города
и живёт много народу, Даждьбогу каждый год дарят красную девушку – топят в
реке. Люди думают, что так верней сбудется небесная свадьба, обильней удастся
зрелое лето. У них там засевали хлебом большие поля. Мы, северные словене, были
слишком малы числом, да и жили всё больше лесом, не пахотой.
Стали бы собирать невесту Даждьбогу, разве что если бы среди
лета ударил мороз. А в обычные годы делали так: избирали самую милую, одевали в
праздничные одежды, давали в белые руки миску блинов и ковшичек мёда, и девка с
поклонами входила в воду по грудь, протягивала угощение солнышку, непогасимо
светящему из-за кромки лесов… Потом возвращалась.
Дома с таким подношением отправляли обычно меня. Я никогда
не была красивей других, а уж милой меня и дедушка не называл – но зато не
липла к парням, и все это знали. В роду Третьяка купали, понятное дело, Голубу.
Я уже сказывала, как легко сбежал с неё стыд неправого наговора. Едва не
быстрей, чем вода с пупырчатой кожи. Была она вновь удивительно хороша, а
разодели её… я тайно вздохнула о вышитых платьях, слежавшихся в горнице на дне
сундука. Два дня перед тем я провела в кузне – под стук молотка переделывала
кольчугу, подаренную наставником, кроила железную рубаху, до крови изодрала
себе всю шею, а чёрных рук не выбелила даже баня. Вот такой наряд я отвоевала,
меч да боевую броню. Неужели только затем, чтобы вздыхать о девичьем платье?
Я сидела меж побратимов, я впервые смотрела со стороны на
священную купальскую пляску, на летящие длинные рукава и расплетённые косы… и
счастье опять было далеко впереди, недосягаемое, как раньше.
Два вождя, Третьяк и наш воевода, скатили с горушки
солнечное колесо. Скатили отменно, не оступились, не уронили. Пылающим свергли
в воду с обрыва, на благоденствие и достаток деревне. Тогда под завитыми
берёзами начали возгораться костры, и парни с девчатами принялись об руку
прыгать сквозь пламя: Огонь Сварожич, младшенький брат Перуна и Солнца, гадал
им о любви. Голуба переменила мокрое платье на новое, чуть ли не краше, и всё
похаживала вокруг воеводы. Ждала, чтобы варяг крепко сжал её ладошку в своей и
пронёс над костром в крылатом прыжке. Он мог перепрыгнуть самый высокий костёр,
держа её на руках.
Девичьей надежды не разглядел бы только слепой, но вождь к
Голубе так и не повернулся. Я рассудила: всё потому, что возле костров было
слишком много берёз. Я даже подосадовала на Голубу. Ей ведь ни о ком не было
печали, лишь о себе. И если подумать как следует, зачем бы Мстивою Ломаному
прыгать через костёр? Любую поманит, и та бегом побежит, и прежний жених
счастливицу не осудит…
Я в глубине души знала, что он никого не станет манить. Он
даже для праздника не сменил печальной рубахи. Там на плече заплатка была,
которую я положила. Мне всё казалось, она получилась очень заметной.
Голубе прискучило наконец. Обидясь, надула пухлые губы – и
только блеснули на шее цветные пёстрые бусы: убежала веселиться. Не впусте же
такую ночь коротать.
Ковши ходили по кругу, опоражниваясь и вновь наполняясь.
Вчерашние отроки пьянели не столь от вкусного хмельного питья, сколь от
одной-единственной мысли: сбылось!.. Для многих то наступил достигнутый верх
жизни, дальше не возрастут, только заматереют. Я смотрела немного со стороны. Я
до смерти тянуться буду к несбыточному. Я уже знала.
Из прозрачных потёмок изникали весёлые девки, брали за руки
побратимов, тянули плясать, целоваться возле костров. Таков купальский обычай:
все парни с девчонками друг другу невесты и женихи ночь напролёт, по самое
утро. Но у кого дойдёт дело до клятв у воды, под святыми ракитовыми кустами –
от клятвы нету отхода, нынешним клятвам само Солнце свидетель.
Несколько раз мне на глаза попадалась Велета. К сестре вождя
ни один парень не смел подойти, даже самый удатный. Они сговаривались с Яруном
нынче ночью просить друг друга у грозного воеводы. Теперь Даждьбог, верно, уже
утирался после купания полотенцем, что вышила ему дева Заря; мой побратим всё
ещё сидел у костра, веселился долгожданным веселием среди мужей, а Велета ходила
терпеливо кругом. Ярун видел её, кивал головой – иду, мол, – но ему снова
протягивали круговой ковш, и он оставался. Захочет встать, и поневоле придётся,
как старому деду, опереться оземь рукой… Ох, не одобрит вождь, которого
хмельным не видел никто!
Наконец Велета не выдержала. Покрылась пятнистым румянцем,
подошла к побратиму, склонилась, что-то сказала. Ярун поднял вихрастую голову,
взглянул на неё и засмеялся:
– А ну тебя! Теперь у меня всякая на шее повиснет…
Велета отшатнулась от него, попятилась прочь…
Меня взвило с тёплой земли словно бы ветром.
Одним прыжком я одолела костёр и за вышитый ворот подняла на
ноги Яруна. Право слово, ни разу ещё мне так не хотелось кого-нибудь придушить,
вмять носиком в твердь и увидеть красную кровь. Верно, разом вскричали во мне
все девки на свете, все дуры доверчивые, кого умолвили бросить для милого мать
и отца – и за первым кустом отдали ражим дружкам, пособлявшим с побегом!..
Ярун смотрел на меня мутными голубыми глазами:
– А ты почто? Никто не берёт, так со мной поневеститься
захотела?
Ему было весело, он думал, что шутит истинно по-мужски, он
даже надумал обнять меня, полез мокрыми губами в лицо. Я ударила его
одновременно головой в подбородок, коленом в живот и ещё двумя кулаками. Жаль –
близко стоял, не замахнёшься как следует. Ярун взвыл от боли и неожиданности,
ноги не удержали, свалился чуть не в огонь. Пожалуй, я бы его подняла и крепко
добавила. Но в это время между нами как из земли встал воевода.
Я увидала лишь его спину, и мне мгновенно хватило, чтобы
опамятоваться и остыть. Ярун увидел его лицо и опущенные руки с сомкнутыми
кулаками. Ой, щур, спаси меня, щур, дедушка любимый, не выдай!.. Бедный парень
тихо пополз прочь, ладонями по горячим углям. Было видно, как слетал с него
хмель.
– Не я, – простонал он. – Не я, всё пиво
сболтнуло! Люблю её!..
Вождь приказал совсем тихо:
– Встань…
Если бы Ярун был трусом, он бы не отважился встать.
Пепельно-белый от отчаяния и боли, он начал медленно подниматься. Он поднимался
на смерть и знал это. Мой гнев исчез без следа, я только что хотела сама его
оттрепать, он и заслуживал трёпки хорошей, но ведь не казни же!.. Я шагнула
вперёд: не брошу его… Другое дело, что и не спасу. Никто его не спасёт.
