В крепости много потом говорили об этой охоте и о том, как
воевода чуть не погиб. Помню, я спросила наставника, мол, а как же запреты?.. И
слепой сакс ответил со вздохом: нарушивший гейсы гибнет всегда. Но в нынешние
скаредные времена всё чаще бывает, что гибнет не преступивший ни одного.
…Быстроногий Нежата кинулся на помощь вождю, но запутался в
цепкой траве и упал. Варяг кинул сокола вверх, и тот с недовольным криком
взлетел на хилую сосенку. Против вепря – что против боевой колесницы, и плохо
пришлось бы Мстивою, если бы не Ярун. Всякий воин рад умереть, заслоняя вождя.
Сумасшедшим прыжком мой побратим встал перед зверем и взял его на копьё…
Перекладина исчезла в шерсти, Яруна подняло в воздух и понесло над болотом.
Могучий зверь не замедлил бега и не отвернул. Когда за древко схватился
Мстивой, Ярун сначала струсил: сломается!.. Мгновением позже кабан снёс с ног и
вождя и повлёк сразу обоих, но медленнее. Тут наконец поспели Нежата и
остальные, вонзили меж рёбрами сразу пять копий. Мало-помалу вепрь стал
спотыкаться, потом изумлённо остановился, залился кровью из пасти и наконец
рухнул, переставая дышать.
До позднего вечера моему побратиму завидовали все кмети, а
сам он то и дело звал меня в сторону и домогался: ну как, сказывали Велете? И
что она?..
Она поблагодарила его, словно чужого:
– Спасибо, добрый молодец.
А Славомир выслушал, как было дело, и плюнул в сердцах:
– Невелика честь моему брату, если его воины падают на
ровном месте, да вовремя! А самого лазливые щенки сберегают…
Обидчик сестры мог ждать от него только расправы, я это
видела ясно. Но Славомир почему-то совсем меня не страшил. Страшил вождь. Вождь
посматривал когда на Велету, когда на Яруна. И молчал. Словно ещё раз что-то
обдумывал. И мне очень не нравилось, как он молчал.
Поздно вечером в лесу вблизи крепости разложили жаркий
костёр и в углях целиком испекли добытого вепря. В нашем роду это был бы пир на
несколько дней, но для дружины – больше забава. Славомир мне рассказывал,
доброму галатскому воину не в диковину было убрать целого откормленного
поросёнка. Притом что животы у всех были впалые. Кто трудил себя, как они, у
тех тоже всё шло в силу, а не в дородство.
Велета пировать не пошла. Последние дни она не ела почти
ничего, через силу глотала какие-то крохи, совсем так, как некогда Блуд. Я уж
боялась, не заболела ли она той же болезнью, хотела приступиться с расспросом,
но передумала. До еды ли ей, в таких-то печалях. Она легла на лавку в нашей с
ней горнице, свернулась клубочком, накинула на ноги одеяло. Я не стала её
уговаривать, за руку тащить на веселье. И правильно сделала, как потом
оказалось. Я подумывала даже остаться подле неё, но Велета не захотела меня
утеснять. Лишь попросила светца не гасить, когда пойду.
Я припоздала и явилась к костру, когда уже вынесли кашу и
квашеную капусту, и время приспело делить на всех кабана.
Наша дружина во многом жила галатским обычаем. Так вот, у
галатов считалось: делить кабана по всей правде возможет лишь самый достойный.
Кто вызовется – тому сразу сыщут соперника и начнут безжалостное поношение. А
ведь застолья сводили у блюда самых разных людей, случалось – незамиримых
врагов. Славомир мне рассказывал всякие страсти о головах, что катились под
ноги ещё стоявшим телам, о проклятиях, застивших солнце девятому поколению…
Счастье, – любой подобный рассказ начинали одни и те же слова: это было
очень давно.
У нас задир не терпели, я уже поминала, как вождь подбирал
себе кметей. Каждый с каждым мог встать спиною к спине и укрыть ближника за
щитом, каждый каждому поступался смертью и жизнью, им – ссориться?.. Вот и
делёж кабана давно превратился в забаву, в игру, где сравнивались мужи.
Мой побратим выскочил на середину, в багровые блики ещё
горевших углей. Выдернул из ножен остро отточенный нож:
– Я первый ударил копьём. Кто оспорит моё право делить?
Язвительные уста немедля открылись. Яруну вспомнили всё: и
как он, едва выбравшись из проруби, однажды опять в неё поскользнулся, и как он
взялся когда-то стрелять из лука и не осмотрел тетивы, и лук, разогнувшись,
чуть не выбил ему зубы. Ярун отвечал вдохновенно, вертясь туда и сюда, одного
за другим усаживал острословов на место. Кого не мог сам – друзья тут же радостно
помогали.
Поднялся Блуд:
– Отойди прочь, белобрысый! Я видел, как ты был
побеждён девкой, с которой взялся бороться. Ты просил о пощаде, крича, словно
младенец!
Мой побратим нашёлся немедленно:
– А я видел, как тебя подняли за штаны и бросили в дверь,
там и до сих пор висят твои сопли. Ты ничем не лучше меня. Сядь!
Блуд сел. Воины хохотали: давно уже им не случалось так
веселиться. Мне до смерти хотелось встрять, сказать что-нибудь разумное и
смешное и в то же время дать побратиму как следует себя показать… я уже
говорила, добрые Боги привесили мне язык не той стороной, я придумываю
достойное слово хорошо если на другой день. У меня ни за что недостало бы духу
пойти делить кабана. Даже если бы я сама его повалила.
Поднялся Славомир, и по глазам было сразу видать:
молодечество моего побратима заслуживало прощения. И он, Славомир, только рад
будет его произнести. Он сказал:
– Спрячь-ка нож, пока не порезался, да отойди! Ты лавку
в избе миновать не умеешь, локтя не пришибив!
Ярун на миг растерялся. Как открыть рот против лучшего
кметя, против брата вождя? Да и чем его подковырнуть, прославленного?.. Выручил
седоусый Плотица:
– Ты, Славомир, всего-то младший из двух. Уж что
говорить про тебя, когда твоему старшему всякая девка топором к забралу плащ
прибивает! Сядь, болячка тебе, не срамись!
Славомир сел.
Я едва не визжала от радости, когда наконец иссякли насмешки
и мокрого, взъерошенного Яруна признали-таки достойным делить. Но потом… потом
я глянула на воеводу, и за ворот сразу посыпались муравьи. Вот он сказал что-то
брату и оглянулся, явно собираясь уйти…
Ярун хотя и стоял порядочно одуревший, наверняка с
крутившимися и звеневшими в голове обрывками недавних речей, – тоже что-то
заметил. Он опередил вождя. Одним быстрым движением выкроил толстый ломоть из
самого почётного места, бедра кабана, и протянул Мстивою, не успевшему встать.
Сочный кусок обволокся в ночном воздухе густым, сытно пахнувшим паром. Вождь
всегда начинает веселие, ему первый кусок.
Варяг раздумал вставать и посмотрел на мясо… потом на Яруна…
потом снова на мясо… как-то уж очень долго смотрел, не протягивая руки и не
говоря ничего. Мне сделалось страшно. И тут воевода сказал:
– Не нужно мне твоего угощения. – Помолчал и
добавил: – И сам ты мне не нужен.
8
…Когда-то давно, ещё в наших лесах, я плыла в лодочке по
незнакомым протокам и вдруг услышала впереди низкий, рокочущий гул падуна,
успела прикинуть его свирепость и высоту и обидеться – да сколько же можно,
опять разгружать лодку и до утра кормить комаров, перетаскивая поклажу! А
оказалось, это одинокий порыв ветра шёл по лесу, гудел в корявых ветвях.
