– Не надо. Там…
Хотела сказать – Славомир всех разогнал, но язык заплетался,
не договорила, да и не стоило договаривать, такие дела не для речей вслух,
слишком болтливые чаще всего и тревожат тех, кого тревожить не следует.
Побратим за руку отвёл меня на мостки. Холодная, вкусная
морская вода немного меня вразумила. Я долго плескала её себе в лицо и на
голову, чувствуя, что оживаю.
– Смотри, какое облако, – тихо сказал Блуд.
Я подняла глаза и вздрогнула, мало не свалившись с мостков.
Я не знаю, откуда берутся подобные облака, но уж наверняка не сами собой. И
почему я его не заметила тотчас, как вышла, я тоже не знаю. Наверное, так было
надо. А может, его тогда там и не было.
Оно косо висело немного левее того места, где спряталось
солнце. Кто-то огромный, по пояс ушедший за небоскат, освещённый холодным
малиновым пламенем из-под земли, прощальным движением простирал ко мне исполинскую
руку, бросая через всё небо огненный меч…
Кто это был, что это было?.. Кто прощался со мной, навек
уходя? Славомир?.. Или тот другой, так и не встреченный наяву?..
Несколько мгновений я могла только потрясённо смотреть.
Потом… Блуд успел схватить меня поперёк тела, не то я побежала бы,
оскальзываясь на гладких горбах волн, роняя впопыхах медные короваи, разбивая о
рдеющую тропу железные башмаки… Блуд позже рассказывал: я билась, слабея,
бессвязно моля отпустить, не то, мол, не поспею… и наконец уткнулась лицом в
его грудь и не то что заплакала – слёзы взорвали меня, хлынули неудержимо, как
река сквозь весенний уступчивый лёд.
Мною для Славомира не сбудется баснь о невесте, что отстояла
жизнь жениху. Погиб Славомир, не успев нарушить запреты, потому что время
переменилось. Воевода однажды окажется под берёзой и тоже погибнет, потому что
ещё властно древнее зло. И мне не найти Того, кого я всегда жду, потому что ни
одна баснь ещё не сбылась. Басни складывают не про то, что было когда-то. Люди
выдумывают их и тотчас же радостно забывают, что сами всё выдумали. Ибо как
выдержать жизнь, как не сойдя с ума принимать рану за раной, если не знать –
было!.. не со мной, с кем-то, когда-то, всего один раз – но было, было же
чудо!..
Побратим терпеливо ждал, пока я выплачусь. Кто-кто, а он
хорошо знал – в одиночестве нельзя заглядывать в темноту…
7
В начальное лето, когда строился Нетадун, избрали поляну в
ближнем лесу, на путях – возле дороги, проложенной из деревни. С поляны было
видать, как уходило вечером солнце, падало в море, ветер нёс ропотливый голос
прибоя и зов кружившихся птиц. И от снега до снега не было переводу весёлым,
пёстрым цветам. Доброе место!
В начальное лето вождь сам раздвинул колом цветущие травы и
вычертил ровный круг, кладя меру кургану. Здесь прорастёт корень, что свяжет
дружину с этой землёй. Пока нет могил, нет и милостивой души, хранящей живых.
Оттого-то, устраиваясь в новых пределах, всегда перво-наперво уряжают смертное
жильё ещё не умершим. Оттого первое погребение чтят, пока не иссякнет окресь
людское дыхание, пока вновь не начнут умирать внуки не там, где умерли деды. И
прочней прочного ладят последние обиталища: чтобы новый, беспамятный человек,
склонный винить чужих мертвецов в засухе и безрыбье, не вдруг сумел осквернить…
Воевода строил крепость надолго. Под стать ей возвысился и
курган. Его обложили по низу гранитными валунами, как жертвенник. Гибель воина
– всегда жертва Перуну, их рота длится и после смерти, как в жизни. Три года
курган простоял пустым, чая жильца. Мстивой Ломаный берёг побратимов и никогда
не ввязывался в сражения, если возмогал обойтись, если хватало его имени и
Соколиного Знамени на парусе корабля… или шёл сам, как тогда в нашей деревне.
Одни хвалили его за это, другие наоборот: с таким, мол, вождём не налезешь
истинной славы, не явишь воинского умения. Мне сказывали о троих молодцах, что
так и ушли недовольными: за целое лето походов не выдалось им окровавить мечей.
Хотела бы я взглянуть на них, не в меру драчливых. Да попытать, сумел бы любой
хоть меня, ничтожнейшую в дружине, сломать один на один. А паче бы постояли
сегодня возле костра, приготовленного не для кого-нибудь – для брата вождя…
Пустой курган был ещё не вполне по виду курганом, простой
насыпью в рост человека. На её-то плоской, травой поросшей вершине построили
домовину: двускатный маленький домик с дощатыми лёгкими стенами, приподнятый на
угловых пеньках, чтоб лучше горел. Покрыли белой берёстой. Обложат соломой и
хворостом, уронят искру огня – выше сосен взовьётся невыносимое, последнее
пламя…
Датчане разглядывали забрало крепости и всё угадывали, на
котором столбе повиснет чья голова. Самый высокий без разговоров отвели вождю
Асгейру. Другие столбы запальчиво делили между собой. Потом вспоминали, из-за
чего спор, и вновь хохотали. Их ни разу не покормили: ещё не хватало делить
хлеб с врагом, назначенным смерти. Они не жаловались на голод. Тем более что и
мы, сидевшие на берегу, так же точно постились, и в крепость никто из нас не
ходил.
– В Вальхалле, я слышал, всяк вечер закалывают славного
кабана по имени Сэхримнир, – баял Хаук мальчишкам. – Его варят в
закопчённом котле и на пиру запивают пивом и мёдом. А утром кабан снова цел и
снова бежит искать желудей.
Вальхалла – это были их небеса.
Наконец, когда пришло время, их вытолкали с корабля и повели.
Они сразу поняли, куда и зачем, и не было конца глумотворству над нами и над
вождём.
Пепельноволосый Хаук всё шевелил за спиною надёжно
связанными руками:
– Уж так боится ваш хёвдинг, кабы мы не испортили ему
торжество.
Блуд только велел ему побыстрей переставлять ноги:
– За воеводу не беспокойся, тебя-то он не боится. Лучше
припомни, кто из тебя чуть кишки не вышиб в бою. А пут решим, ведь позабудете,
кто у кого нынче в гостях.
Я тоже там шла, но не из любопытства и не потому, что хотела
ещё напоследок взглянуть на красивого Хаука. Просто вождь приказал нам, кметям
молодшим, свести датчан на поляну. Я и шагала плечо в плечо с побратимом,
оружная таким же копьём, вот только вряд ли я стану кого-нибудь поторапливать,
как новогородец, отточенным остриём… хотя знай твердила себе, что след бы.
Я не видела, как готовили могилу для Славомира. Все эти дни
я редко покидала Велету и малышей. Корелинка Огой себя оказала толковой и
расторопной помощницей, но даже при ней я совсем сбилась бы с ног, если бы не
жена Третьяка. До меня не сразу дошло, что они там теперь считали себя почти
роднёй воеводе, а стало быть, и Велете. Мать Голубы помнить не помнила ни
Коровьей Смерти, ни приготовленных для меня горячих гвоздей, была рада
возиться. Ладно. Мы с Блудом не говорливы. Пускай храбрый Некрас сам болтает,
если не дорога голова.
Он был здесь, Некрас, хотя и стоял, конечно, не между
кметями, как ему бы хотелось, – опричь, ничей человек, ни с нашими, ни с
деревней. Голуба поглядывала на него из-за отцовской спины. Или мне так
показалось. Очень могло быть, что и показалось, там без Некраса нашлось бы на
кого посмотреть. Злая весть, летящая быстро, собрала столько народу, сколько я
от веку вместе не видела. Из-за озёр, из-за лесов явились хмурые парни, всю
зиму ревниво ссорившиеся с варягами. Каждый точил зуб на Славомира, девичьего
любимца, каждый жарко мечтал наставить ему синяков. Каждый пришёл ныне с
подарком.
