Я села на край мостков, обняла подошедшую Арву, уткнулась
лицом в шелковистую шерсть. Арва заскулила, завертела хвостом, мокрый язык
прошёлся по моей шее. Дома я ходила жаловаться дедушкиной могиле. А если никто
не глядел, обнимала Злую Берёзку, прижималась к холодной белой коре, ко мне
сила из неё исходила… Куда здесь? К Хагену? На Славомиров курган?
Уйду из дружины, подумала я внезапно как о решённом.
Подумала и почти с изумлением огляделась вокруг. Примерилась вслух:
– Уйду из дружины.
Сгущались серые сумерки, рождалась холодная, моросящая
осенняя ночь, и больше никто не казался мне из-за небоската, не простирал руку,
бросая малиново рдеющий меч… Я всё возмогла, чего захотела. Я показывала новым
отрокам, как надо бороться, и у них не было времени для наглых улыбок. А иногда
и моченьки не было. Детские по отчеству величали. Старшие мужи за меня вставали
даже против вождя, чего доброго, когда-нибудь дождусь, испросят совета…
Но не было здесь Того, кого я всегда жду.
Уйду из дружины. Вот выпадет снег – поклонюсь побратимам и
воеводе. Не силой же остановит. А что ему меня останавливать. Я от него
приветного слова не слышала, я ему – надломленный лук, замирённый друг… Небось,
вздохнёт с облегчением.
Я не вернусь домой, как Ярун. Безмужней старшей сестре при
младших мужатых – сором, до старости не отмоешься. Избушку срублю себе в
потаённой крепи лесов, где моему Богу приглянется. Срублю дерево, пущу по
вольной реке, сама следом пойду. И если живёт где-нибудь на белом свете Тот,
кого я всегда жду…
Арва оставила утешать меня и на мгновение насторожилась,
потом снова завиляла хвостом. Совсем одряхлела: я прежде неё узнала Блуда,
бережно шедшего к нам по склону, по жёсткой осенней траве. Про Блуда вождь
молвил – этот воин мне нужен. Обо мне никто не молвит подобного, никому не
нужна.
Побратим присел рядом на мостки, поджал скрещённые ноги по
галатскому обвыку. Я тоже так умела сидеть, но недолго.
– Плачешь никак? – сразу угадал
новогородец. – Кто обидел?
Я вздумала отмолчаться:
– Никто не обидел…
– Оно и видать, – хмыкнул Блуд. – Да выпил он
твоё зелье. Не подавился.
Вот когда как следует защипало в носу! Пришлось ждать, пока
отлегло.
– Что значит по-датски, эх кан бара виссла, хун коммир
сьяльв? – повторила я речи весёлого Хаука, потом ответ пожитого: – Ти
сэйир сидан, хвейм эр хур ликур, свейни эда мэй…
– Что? – спросил Блуд. Он хорошо знал язык
Северных Стран. Он помолчал, потом выговорил сквозь зубы: – Один меч твоего
Хаука исцелил, другой его в могилу отправит, вот что это значит.
Я с удивлением различила тяжёлый мужской гнев, столь
непохожий на его обычные вспышки. Ой мне! Вечная моя судьба, нажаловаться,
потом отводить грозу от обидчика.
– Не тронь его, брат… Ему воевода жизнь подарил, ты ли
перечить собрался?
– Не будет он хвастаться, что болтал о моей сестре и
ушёл безнаказанным. Вот подожди, пусть только поправится.
– Они меж собой толковали, я ненароком услышала. И я
сама могу наказать, кого пожелаю.
Эти слова Блуд пропустил мимо ушей. Он что-то заметил в
морской темноте и вглядывался, приподнявшись.
– Корабли! – сказал он, обернувшись. – Два
корабля! Первый Вольгаста воеводы, второй на датский похож!
3
Блуд подхватил на руки Арву, и мы помчались наверх. Скоро
над кручей у крепости, потом и на берегу загорелись костры. Отроки возгнетали
яркое пламя растянутыми плащами. Лодья белозёрского воеводы скоро причалила,
Вольгаст сбежал по сходням встречь побратиму… и как в стену ткнулся, не найдя
Славомира. Я видела: он спросил о чём-то нашего воеводу, и даже в свете костров
было видно, что губы у него побелели. Мстивой только молча кивнул. Вольгаст
закрыл на несколько мгновений глаза, каменея пятнистым от ожогов лицом. Ни дать
ни взять рванул из тела стрелу и надумал припечь рану железом… Жило их три
побратима, осталось двое. Хаген мне ничего не рассказывал о гейсах Вольгаста, а
тоже были, наверное. Вольгаст поднял голову и оглядел всех нас, стоявших по
склону, едва ли не с недоумением, зачем это мы живём, когда погиб Славомир…
Белозёрскому воеводе понадобилось усилие, чтобы повернуться к Мстивою и что-то
тихо сказать, взяв за плечо, и из уст в уста передали:
– Князь Рюрик велит нам с тобой датчан миловать, если
первыми не полезут. А вот если кто из Нового Града, с теми ратиться без пощады.
Нету у нас больше мира с князем Вадимом…
Помню, я сразу подумала про Нежату, уехавшего с Оладьей, а
после – что Хаука и других теперь, пожалуй, отпустят за выкуп, если сыщется
богатей, отдаст серебро.
– Кого с собой привёл? – спросил наш воевода,
кивнув на второй корабль. И усмехнулся: – Уж не датчан ли?
– Гостей урманских, – ответил Вольгаст. – В
Белоозере у меня зимовать напросились…
Урмане проворно убрали драконью морду со штевня, кинули
мостки, черноволосый хёвдинг вышел на берег, направился к двоим воеводам. У
него висел меч при бедре, но ножны были завязаны ремешком, и все это видели.
Хёвдинг поклонился Мстивою, заговорил по-варяжски. Мстивой ответил на северном
языке, он владел этой речью не хуже, чем нашей, словенской. Он совсем ничего не
сказал о княжеском повелении. Он и не скажет. Я вспомнила его разговор со
стариком у чёрного озера…
Локоть Блуда вонзился мне в рёбра.
– Смотри!
С лодьи Вольгаста на берег шёл человек, под которым упругие
еловые доски гнулись с жалобным скрипом. Вот уж кто топнет ногою – семеро
убегут!
Немытые волосы космами падали на глаза, а глаза были
маленькие, красные в летящих бликах огня, нос широкий, с большими ноздрями… Мы
переглянулись. Мы вдвоём не составили бы половины этого человека. И он был не
жирен – не сало, могута телесная распирала на нём давно не стиранную рубаху… Он
нёс мешок, в котором царапалось и скулило что-то живое.
– Здрав будь, Милонег, – не чинясь, приветствовал
его наш воевода. – Никак вернуться решил?
Похожий на вепря молча раскрыл мешок, запустил туда руку и
вытащил криволапого, удивительно уродливого щенка, грязно-серого и лопоухого.
Поднял за шиворот, и я не сразу смекнула, что щенок был уже почти со взрослую
лайку. Он вырастет в могучего и гордого пса, но путешествие в душном мешке,
качка и холод совсем отняли у него храбрость: малыш сучил в воздухе мосластыми
лапами, надрываясь отчаянным плачем, а потом пустил крутую жёлтую струйку.
Мстивой отступил на полшага и засмеялся. Мы давно уже не слыхали, как он
смеётся.
– Держи, – сказал Милонег. – Я привёз его из
Ирландии, там такими травят волков. Его зовут Гёлерт.
Вождь взял щенка, а Милонег пошёл наверх к крепости. У него
за спиной висел меч на две ладони дольше всех, какие я до сих пор видела.
Бородатые кмети здоровались, как со старым знакомцем.
