Грендель громко храпел под соседней скамьёй, я подумала, вот
кому всё нипочём, потом вспомнила тень побратима и устыдилась.
Догоним завтра корабль и увидим на нём Славомира и других
мёртвых, приплывших забрать нас на солнечные поляны, где зимой поют соловьи,
где отдыхает колесница Перуна и пасутся распряжёнными вороные и белые жеребцы,
где Дочь с Матерью без устали шьют тёплые шубы ещё не рождённым зверям…
Рука сама рванулась стиснуть у шеи оберег. Твёрдые края
вмялись в ладонь. Чего доброго, скоро увижу с моря знакомые, заросшие сосновым
лесом холмы и гряды щетинистых островов, загромоздивших разлив… Мы ведь шли
вдоль нашего берега и были уже много севернее Нета-дуна. Одного жаль, не
покажутся мне дымки над родными крышами и Злая Берёза, похожая на руку,
воздетую из-под земли… Хорошо выбрал пращур место для изб, нарочно так, чтобы
никто не разглядел с корабля…
Воевода осторожно прошёл мимо нас на корму, я узнала шаги.
Я всё же очень надеялась, что за ночь другой корабль
куда-никуда денется, пропадёт. Какое там! Ещё до света мы начали сворачивать
полог, сгребая навалившийся снег. Кмети смывали остатки дрёмы лютой водой из-за
борта и сипло ругались, разбирая вёсла и спотыкаясь впотьмах. Ветер дул с моря,
под парусом было не выйти меж островов. Низкое небо еле серело, когда воевода
велел убрать державшие лодью канаты, и лысые гранитные лбы начали уплывать за
корму.
В этот раз он не пытался забыть меня на берегу. Наверное,
оттого, что я больше не ссорила его с братом. Или понял, что вдругорядь меня на
мякине не проведёшь. А может, уверился наконец, что я не осрамлю его в битве…
хотя какая битва, ведь князь велел миловать гостей из Северных Стран, даже
датчан, если первыми не полезут… Эти первыми не полезут, думала я. Ишь удирают,
не викинги, те бы давно уже резались с нами борт в борт…
6
Чужая лодья показалась почти сразу, и ближе, чем накануне.
Теперь не один Блуд – все разглядели усердные вёсла и пёстрые щиты на бортах.
Там хотели обмануть нас – отойти подалее в открытое море и проскочить мимо на
юг. Но не успели и только уменьшили расстояние, торопливо сворачивая на север.
Ещё до вечера воевода прижмёт их к берегу и допросит, кто таковы. А потом вдруг
заглянет проведать моего дядьку… Да нет, навряд ли заглянет, наша сторона ему
не удачливая.
– А ведь это Оладья, – сказал Плотица совсем
неожиданно.
Вождь покосился:
– Это свейский корабль.
Сивая борода воинственно встала торчком.
– Молод ты меня поучать. Я сам вижу, что это свейский
корабль, но на правиле та же рука, я-то не ошибусь.
Вождь не отмолвил на этот щипок. Дурной признак. Немалое
время он молча приглядывался, потом пробормотал:
– Кабы знать ещё, при нём ли Нежата.
– Не люблю оладий, когда они из тухлой муки, –
подал голос Грендель, а я подумала про Нежату, и вновь вспомнились ласковые
глаза красивого парня, ласковые слова. О том, как он шарахнулся, предал меня в
крепости, вспоминать я не стала. Что с ним приключилось? Видно, мало хорошего,
то-то ложка его укатилась в ту ночь, когда согревали умерших. Если в Новом
Граде остался – вряд ли кметю, носящему Соколиное Знамя, даже в дружеском доме
там было нынче уютно… А если шёл с Оладьей в поход, и тот убегал от нас, не чая
пощады?.. А если нам только мстить останется за Нежату?..
Теперь-то вождь нипочём не бросит погони.
После полудня я начала узнавать берега. Я никогда не видела
их с воды, но всё-таки я их узнавала. Что значит дом! Даже глупый бекас летит в
родное болото и мимо не ошибётся. Мне только совсем не нравились тучи, волнами
катившиеся с моря. Иногда ветер рвал их, и вода вдали вспыхивала удивительной
синевой, а сосновый лес из угрюмого делался бело-зелёным и очень нарядным,
почти как перед весной, когда синица пробует голос и от снежного блеска слезает
кожа со скул… но солнце и синева быстро гасли, видение вешнего дня сменялось
померклым предзимьем, а на вершины деревьев наваливалась новая туча… Полосы
летящего снега казались издали чёрными. Мудрые птицы наверняка загодя кормились
в лесу по тихим местам. Не случилось бы вьюги назавтра или ночью. Тут станет,
пожалуй, не до погони.
Мне захотелось, чтобы Стрибог послал бурю и вождь захотел
переждать её там, где однажды гостил.
Дыхание спёрло от сладкой боли в груди: уже вечером я обняла
бы мать и сестрёнок, поклонилась дедушкиной могиле… Молчана, может быть,
разыскала… о Яруне что-нибудь вызнала…
На преследуемом корабле гребли изо всей мочи, расстояние
сокращалось неохотно.
– Зря я хвалил этого кормщика, – буркнул Плотица,
когда очередной шквал накрыл нас сплошной пеленой летучего снега и неминуемо
порвал бы парус, если бы парни его не сбросили вовремя. – Кто же в такую
непогодь прижимается к берегу?
– Откуда тебе знать, что у них на уме, – сказал
вождь, придерживая шапку, чтобы не унесло.
Но когда вокруг посветлело и вновь стал виден берег, мне
показалось, Плотица досадовал справедливо. Корабля не было. Лишь прибой с рёвом
бился о скалы. А за скалами вставали круглые горки, те самые, с которых я
полтора года назад увидела парус…
Берег здесь выгибался к востоку, входя в море каменным
гребнем.
– Он за мысом, – предположил Блуд. Мы миновали
мыс, и на какое-то время берег открылся почти до небоската. Корабля не было.
Зато явила себя наша протока, и сердце мало не выпрыгнуло из груди. А ведь если
не знать – ничей глаз её не приметил бы среди островков, бухточек и мысков… я
жадно глядела и каждый камень была готова обнять.
– Бывает, лодья сразу тонет, когда её кладёт шквалом
набок, – поскрёб затылок Плотица. – Особо если нагружена… Он теперь
либо на дне, либо в протоке, или пусть отгниёт моя борода.
– Знать бы, при нём ли Нежата, – повторил вождь,
словно про себя.
Блуда взогнали на мачту, и он долго вертел головой,
высматривая тонущих людей в волнах или полосатый парус в разливе, за прибрежной
грядой. Но ничего не увидел.
– Оладья мог лечь за островом, сняв мачту, –
сказал воевода. – Войдём в протоку, посмотрим.
Воины спустили парус и сели за вёсла, потому что русло было
узкое и каменистое.
– Какая ещё протока? – спросил Грендель,
устраиваясь на скамье. Я указала рукой, и он недоверчиво покосился: – Ты-то,
девка, почём знаешь?
– Она здесь жила, – ответил за меня побратим.
У меня стыдно дрожали губы, казалось, корабль прямиком
вплывал в родную избу, так отчётливо знала я все муравейники, все шмелиные
норки по берегам… но для других вокруг был лишь чужой лес, гудевший и
рокотавший под ударами ветра. И жестокий враг впереди. Вождь стоял на носу и
внимательно разглядывал одетые в снежные шапочки камни, торчавшие из воды. Если
Оладья шёл перед нами, он мог оставить следы. Однако в протоке было течение,
быструю воду ещё не схватило ледком, а потревожить снег на камнях могло не
только весло…
