Великого умения не потребно, чтоб подползти, таща лыжи, лечь
в двух шагах и послушать, что говорят. Мы разделились больше на случай прознать
всё-таки о вожде. Мало ли – обронят словечко, припомнят схватку в лесу…
Хотелось надеяться. Не Ярун услышит, так я.
Скоро я пласталась вдоль края берегового обрыва. В светлом
меховом полушубке и таких же штанах меня не просто было заметить. Я поглядывала
сквозь несущийся снег на макушку Злой Берёзы над тыном. Дерево раскачивалось на
чёрном ветру, и душа, заключённая в корявом стволе, плакала человеческим
голосом. Летящие иглы впивались в лицо, когда я поднимала голову посмотреть,
прищуренные ресницы не могли защитить глаз… Нет, Оладья не сунется искать
погибели в море. Скоро уже опрокинется над разливом сплошная стена клубящейся
мглы, и ночь перед Самхейном перемешает небо и землю… Тучи разорвались вдалеке,
и я увидела у самого небоската громадный катящийся вал. Метель надвигалась.
Я проползла ещё немного вперёд и вновь выглянула из-за края
откоса. Я увидела плечи и голову сторожа, ходившего с копьём туда-сюда у ворот.
Он кутался в мохнатый плащ и старался держаться к ветру спиной. Вряд ли он
заметит меня, даже если повернётся. Он не поворачивался. Он пятился, потом
вновь шёл назад, к Злой Берёзе и воротам. Я вжалась в землю, когда рядом со
сторожем явило себя ещё двое парней. Они перемолвились, но ветер отнёс слова, и
тогда я приподнялась на локтях, думая увидеть ворота… и ужас вошёл под рёбра,
как ледяное копьё.
Передо мной возвышалась, царапая небо ветвями, Злая Берёза,
а у Берёзы, как белое изваяние, стоял нагой привязанный человек. Мне сперва
показалось, снег на нём уже и не таял. Летящее пламя позёмки окутывало его,
половина тела пряталась в непроглядной тени, но не узнать Мстивоя было нельзя.
Недвижимый, беспомощный, он был по-прежнему столь грозен и горд, что молодой
сторож его боялся и не мог того утаить!
Погибельная ярость выдернула из ножен мой меч и почти
подняла меня в нерассуждающем зверином прыжке… спас Молчан. Заворчал еле
слышно, напрягся рядом со мной, я опамятовалась и снова втиснулась в снег.
Двое всходили на берег по тропе. Я немедленно узнала Оладью,
оружного тяжёлым копьём. А перед ним шёл – Нежата! Шёл, как сонный, ниже
сильных плеч свесив непокрытую голову. Нёс в каждой руке по ведру, ведёрки
качались, водица выплёскивалась на сапоги.
Оладья остановился подле Мстивоя, что-то сказал ему и
засмеялся. Вождь медленно повернул голову, и тут только до меня как следует
дошло, что он умирал, что он был почти уже мёртв. Он с видимым трудом разжал
зубы, чтобы ответить. Я не слышала, что он ответил. Оладья перевернул копьё и
ударил его в живот концом черенка. Варяг дёрнулся всем телом, но не вскрикнул.
Нежата ссутулился ещё больше, втянул голову в плечи и остался смирно стоять.
Оладья повернулся к нему, парень было замешкался, затоптался
на месте… блеснуло жало копья, и он подошёл и одно за другим вылил на Мстивоя
оба ведра. Кто предал женщину, тот когда-нибудь предаст и вождя. Мстивой ничего
ему не сказал. Последний, третий запрет поил его кровью Злую Берёзу.
Новогородский вожак толкнул в спину Нежату, пошёл с ним к воротам.
– Прислал бы кого, слышь, Оладья! – прокричал
сторож, и голос показался знакомым. Он добавил простосердечно: – Погреться
бы!..
– Не будешь борт подставлять, – прогудел Оладья
оборотившись, и я окончательно вспомнила сторожа: это был Вихорко, кормщик.
Из-за его оплошности, как я узнала потом, снежный заряд снёс мачту и мало не
опрокинул корабль, и Оладья учил молодца, приставил стеречь казнимого…
С подветренной стороны Злой Берёзы в несущейся тьме таился
Ярун. Я не видела побратима, но знала – он там. Он лучше меня слышал все речи,
но не мог пасть на сторожа наверняка и так, чтобы тот не поднял переполоха…
Я заставила себя чуть отползти и посмотреть на корабль. Там
ещё копошились три человека, но прямо сейчас наверх они не пойдут. Я сунула в
зубы Молчану ремни лыж, и он тотчас вспомнил, как, бывало, таскал их за мной,
даже хвост дрогнул в снегу. Я подождала, чтобы Вихорко вновь попятился против
ветра и на время остановился. И поднялась у него за спиной.
Я хлопнула его по плечу, и он обернулся. Мгновенно узнал
меня и всё понял, и ужас распахнул белёсые рыбьи глаза, а рот начал
раскрываться для крика… Мой нож скользнул по его шее, и крик захлебнулся, не
прозвучав. Вихорко сразу обмяк и осел, не попытавшись ударить, и его кровь
прожгла снег до земли.
Мой побратим уже рубил обледенелые путы. Всякий миг нас
могли заприметить. Я сдёрнула с убитого хороший меховой плащ. Ярун отодрал от
дерева и подхватил неподъёмное, негнущееся тело – с клочьями кожи, оставшимися
на белой коре, с клочьями берёсты, примёрзшими к коже… Молчан щетинил загривок
и свирепо рычал. Помогая ножом, я срывала с Вихорко полушубок, сапоги, тёплые
меховые штаны… Ярун уложил варяга на плащ. Ствол Берёзы до самых корней был
тёмен от крови. Мы молча схватили плащ за два конца и кинулись напрямик через
поле, туда, где спасительный лес был ближе всего. Мелькнула шалая мысль: догола
облупить бы этого Вихорко да поставить вместо вождя…
8
Мы услышали крики, но не обернулись, ни я, ни побратим. Мы
бежали и волокли плащ через рытвины и канавы. Вождь так и не промолвил ни
звука, и не было времени глянуть ему в лицо, припасть ухом к груди. Может, душа
его так и осталась подле Берёзы, пригвождённая третьим нарушенным гейсом… Мы
бежали с каким-то почти хмельным яростным вдохновением. К свисту позёмки начал
примешиваться свист стрел, но резкий ветер мчал стрелы мимо. Или кто-то мешал
целиться, отводил глаза, потому что это была особая ночь…
И всё же нас настигали. Угрозы и брань, доносимые ветром,
делались ближе, я различила голос Оладьи: вот уж кто нипочём не даст уползти
однажды затравленному зверю, сомкнёт зубы на горле и будет висеть… Мы не успеем
скрыться в лесу. Мы погибнем. И я, и побратим, и воевода, если только он был
ещё жив. И Молчан…
Мы остановились за первыми низенькими, пушистыми сосенками и
вытащили луки из налучей. Я только прикрыла неподвижного варяга плащом. Так мы
и не сумели спасти его, лишь продолжили муку. Я бросила на тетиву боевую стрелу
с гранёной узкой головкой, способной пробить навылет кольчугу. Оладья бежал
впереди, размахивая мечом.
– За вождя тебе, – сквозь зубы сказал побратим.
Две наши стрелы одновременно взвились против ветра, канули вниз и ударили
Оладью в лицо. Он упал, отброшенный навзничь, и не поднялся. Ватажники на время
замешкались.
А снежный вал шумел уже над разливом. Скорей бы. Хотя
немножко скорей закрыл бы луну…
Ярун схватил мою руку, в глазах были сумасшедшие огоньки.
– Дай стрел, – сказал он отрывисто. – Уведу
их!
Я вытащила из тула сколько захватила рука. Ярун прыжком
повернулся на лыжах и нырнул в сосенки, пригибаясь, пропал, как и не бывало
его. Высоченные ели поднимались у меня за спиной. Как бы я ни прятала варяга,
нас найдут. Частыми гребнями прочешут опушку, вытащат и убьют.
