– Да бросьте, это не так уж и плохо. Я хочу сказать, на съемках очень недурно кормят, причем задаром.
– Вот класс! – восхитилась Дебора. – Значит, я смогу объедаться пончиками, покуда вокруг Андерсена будут громоздиться новые трупы?
– Ну, если у них там есть пончики, – усомнился я.
Дебора тряхнула головой:
– И этого тебе достаточно для счастья?
– Этого, а еще веселья, что царит теперь в моей лаборатории. Нет, правда, там очень оживленно.
– В патологоанатомической лаборатории? – удивилась Джекки, и уголки ее губ изогнулись в легкой улыбке. – Ничего себе.
– Прибыл еще один из актеров, – объяснил я. – Ренни Бодро, кажется?
– Господи, этот шумный, да, – кивнула Джекки. Она покосилась на Дебору, вопросительно поднявшую бровь. – Потрясающий комик. То есть он полнейший засранец, но актер смешной.
– Смешной засранец, – фыркнула Дебора. – Любопытный эпитет, – и обе захихикали, как члены какого-то тайного женского клуба.
«Линкольн» ждал нас у входа в управление. Водитель оказался тот же самый, так что я усадил Джекки на задний диван, а сам устроился рядом с ней с другой стороны. Большую часть пути мы молчали. Джекки смотрела в окно, время от времени переводя взгляд на меня. Я пытался разгадать ее мысли, но она не предлагала ни малейшей подсказки, только иногда улыбалась – очень слабо и устало. Явно ее раздумия были слишком серьезными, чтобы отвлекаться на болтовню, поэтому я не стал мешать ей размышлять, да и сам погрузился в приятную полудрему.
Мы только начали выруливать на магистраль, когда откуда-то сзади послышалось громкое «БАБАХ!» Мы оба подпрыгнули от неожиданности, и я обернулся посмотреть в заднее стекло. Это оказался выхлоп мотоцикла, лавировавшего между медленно ползущими в пробке машинами. Я ободряюще улыбнулся Джекки, и она снова погрузилась в свои размышления.
На пересечении с шоссе Долфин транспортный поток вообще замедлился до скорости пешехода, чтобы все могли полюбоваться на «ягуар» цвета слоновой кости, остановившийся у тротуара. Из полуопущенного окна вылетали клубы сизого дыма. Рядом с машиной стоял массивный господин, который что-то кричал сидевшей в салоне худощавой, элегантно одетой даме. Она курила толстую сигару и со скучающим видом слушала мужчину, а тот продолжал орать так, что на бычьей шее вздувались вены.
– Кажется, мне начинает нравиться Майами, – сообщила Джекки, когда мы миновали эту театральную сцену с «ягуаром».
– Больше, чем Эл-Эй? – спросил я.
Она поморщилась:
– По-настоящему Эл-Эй не нравится никому. Мы там просто живем. Часть сделки с дьяволом. – Джекки снова замолчала и отвернулась к окну, и мы доехали до гостиницы в полной тишине.
Швейцар, дед талантливого внука, распахнул перед нами дверь, и Джекки наградила его улыбкой:
– Спасибо, Бенни. Вы что, сегодня допоздна работаете?
– Я тут двойную смену взял, мисс Форрест, – расцвел Бенни. – С одной стороны, бабки никогда не помешают, а с другой… признаюсь, покуда вы здесь, и домой ступать не хочется.
Джекки похлопала его по руке.
– Что ж, а мне и не хотелось бы никого другого на входе, – сообщила она, и Бенни расплылся в такой широкой улыбке, что я даже забеспокоился, не треснет ли у него лицо. Однако никаких криков боли, пока я вел Джекки через вестибюль к лифту, до нас не донеслось, так что вроде бы все обошлось. Стоило дверям лифта закрыться, как Джекки закрыла глаза и устало тряхнула головой.
– Господи, – пробормотала она. – Это очень глупо выглядело?
– Это вы про кого – про него или себя? – не понял я.
Джекки прислонилась к стене лифтовой кабины.
– Это… как это называется? Положение обязывает. – Она приоткрыла один глаз. – Немного напыщенно, я понимаю.
– Совсем немного, – ободряюще сказал я.
– Угу, спасибо, – Джекки снова закрыла глаза. – Какого черта. Надо же сказать что-то, и не обязательно из Шекспира, чтобы кому-то стало чуть лучше. – Она тяжело вздохнула. – Работа у нас такая. А Бенни, похоже, симпатичный старикан. Так что… все в порядке.
Я промолчал. В конце концов, реплики подают, понимая, о чем речь, а я не понимал. Джекки явно пребывала в философском настроении, но к кому или чему она обратится – к Аристотелю или, например, экзистенциализму – я предсказать не мог. И потом, любой философ скажет вам, что молчание – золото. Вот я и молчал.
Я проводил Джекки в номер, так и не услышав ни одной цитаты Канта. Как только мы развалились в креслах на балконе в ожидании мохито, в дверь постучала Кэти со своими неизменными кипой бумаг, мобильником и чашкой кофе из «Старбакса». Я отворил ей дверь, и она вихрем пронеслась к Джекки, успев на бегу испепелить меня взглядом.
Принесли мохито. Кэти размахивала бумагами и тараторила еще минут десять. Джекки покивала, несколько раз перебила ее вопросами, подписала пару бумаг и снова принялась кивать. Когда Кэти наконец собрала бумаги и свою чашку, Джекки казалась совсем утомленной. Нет, она достойно пережила лавину информации от Кэти, но меня поразило то, какой она вдруг показалась смертной. Актриса взяла свой мохито, а я вывел Кэти и запер за ней дверь, размышляя о цене славы. Каким привлекательным все казалось – и вот на тебе!
Джекки говорила, что отдала ради этого все, но не велика ли цена? В смысле, не только терпеть надоедливую балаболку вроде Кэти, хотя и это уже нелегко. Но отказаться от всего того, чем живут нормальные люди, что – если им, конечно, верить – приносит счастье: от дома, от семьи, от детей… от всего того, что есть и у меня, пусть только для маскировки. Нет, мне это счастья не принесло, само собой, но не факт, что я вообще способен его испытывать. Мгновения удовлетворения – да, но можно ли их приписать на счет Счастливой Нормальной Жизни? Признаюсь, я не слишком задумывался над этим прежде. Вот не бывало такого, чтобы я испытывал экстаз при виде груды нестираного белья. У меня не вызывала счастливой улыбки привычка Эстор орать на свою мать и швыряться ботинками в стенку. Если уж быть совсем честным, я никогда не ощущал себя в раю, держа на руках дочь, Лили-Энн.
Ну, конечно, есть у меня и свои радости. Однако по большей части они связаны с надежно спеленатым изолентой избранным партнером, пытающимся отодвинуться от серебряного сияния моего ножа. А это, согласитесь, совсем не то же, что наслаждаться спокойным вечером в кругу домочадцев. Может, это и не счастье, но мне хватает.
Есть и более законные удовольствия. Мне определенно нравилось проводить время в окружении Джекки. Жить в роскоши, греться в лучах ее славы, ни в чем себе не отказывать – вот это жизнь. Если не считать, конечно, мелочей вроде того, что в твою дверь может в любой момент постучаться безумный убийца. Однако в целом я бы не мог выдумать себе жизнь приятнее.
Но можно ли это назвать настоящим счастьем? Вряд ли, иначе я бы почувствовал.
