– Больно? – ласково спросил я. – В Хайберде люди тоже мучились. Они кричали и молили о пощаде. Но ты не внял. Там были дети, много детей. Они плакали, а ты их резал. И смеялся при этом, ведь так?
Он дернулся, но я подставил ногу. Он рухнул лицом в красную пыль. Я пинком перевернул его на спину, нагнулся и всадил ему в живот нож. Муса завопил. Не обращая внимания, я давил на рукоять. Брюшина у человека – очень болезненное место. Потому харакири у японцев – образец мужества. Но редкий самурай убивал себя сам – слишком больно. Помощник сносил ему голову катаной. Я не проявил милосердия. Клинок развалил Мусу от бока до бока – вместе с внутренностями. Противно завоняло дерьмом. Муса зажал руками рану и завыл, суча ногами.
Я вытер лезвие о его камуфляж и выпрямился. Все произошло так неожиданно, что никто не отреагировал: ни миротворцы, ни бандиты. Все изумленно смотрели на меня.
– Ну! – сказал я своим. – Что смотрим? Работать будем или как?
Парни исчезли в люках. Завыли импульсные пушки. Не оборачиваясь, я подошел к машине и взобрался на броню. Когда глянул назад, там пылало. Почти невидимые в жарком воздухе языки пламени тянулись от машин к небу, в них что-то мелькало и потрескивало. Пушки смолкли. Десант спрыгнул на землю и побежал к кострам. Несколько раз треснули выстрелы. Парни вернулись и запрыгнули на броню. Машины сдали назад, развернулись и покатили обратно.
По пути мы свернули к озеру, где умылись и постирали одежду. Привлеченные запахом крови, подплыли рыбы. Кто-то бросил гранату. Она бухнула, и на поверхность вверх брюшками всплыли озерные обитатели. Поглядывая на них, мы натянули мокрое обмундирование. Я указал на камень у воды.
– Все накопители – сюда!
Приказ выполнили мигом. Лица парней выглядели хмурыми, на меня косились. Я сам не понимал, что на меня нашло. Если б негр не скалился… Пятнадцать кристаллов легли на камень. Двенадцать – со шлемов, три – с машин. Я снял винтовку и размолотил накопители прикладом. Меня трясло, поэтому соображал я плохо. Накопители уничтожать было нельзя. На суде их отсутствие стало уликой – косвенной, но убедительной. Так же, как застиранная кровь на форме. Экспертиза показала, что она соответствует крови жертв. Наши объяснения, что мы искали живых и потому испачкались, не приняли.
Нас взяли на базе империи, куда выманили для отчета. Поначалу мы сочли это ошибкой. Предположить, что миротворцы убивали детей, мог только больной человек. Но больными они не были. Империя бодалась с Россией, мы подвернулись под руку. Объявить русских садистами – что может быть лучше? Я предложил снять запись с мнемосканера. Пусть судят за расстрел банды – и только меня. Парни не виноваты: они выполняли приказ. Мне ответили, что мнемозапись не доказательство. Сканеры появились не так давно, вживлены немногим. Адвокаты нашли экспертов. Те подтвердили: мнемозапись подделке не поддается. Их мнение проигнорировали. Россию следовало наказать, империя не хотела упускать случая.
Муса в деле не фигурировал. Объявили, что террористов расстрелял имперский дрон. В сеть выложили фотографии: горелые остовы машин, разбросанные вокруг них тела. Даже на этом империя зарабатывала очки.
За процессом стоял режиссер. Россия пыталась протестовать, слала дипломатические ноты, но напрасно. Меня приговорили к пожизненному заключению, парней – к двадцати годам каждого. На суде мы отрицали вину, обвиняли следствие в фальсификации дела. После приговора Россия пообещала пересмотреть ряд соглашений. В Брюсселе поняли, что перегнули палку. Нам предложили помилование – если признаем вину. В конце концов дело сделано: Россия скомпрометирована, общественное мнение создано, мавр может уходить. Держать его в тюрьме нет смысла.
Мы отказались. Это сломало сценарий. Помилование он предусматривал, а вот отказ от него – нет. Такое не предполагалось в принципе: как это, предпочесть свободе тюрьму? Растерялись и придворные журналисты. Некоторые пытались вякнуть: русские по натуре – рабы, поэтому выбирают неволю. Не прокатило. В Сети есть идиоты, но их не так уж много.
В тюрьме меня посетила Катя. Она принесла мне Мирку – чтобы не скучал. Ей это разрешили, так же, как свидание. Видимо, рассчитывали, что Катя уговорит меня. Они не знали о ее даре. Для снятия мнемозаписи нужен прибор, сестре он не требовался. Катя ушла в слезах. Я надеялся, что она расскажет отцу и тот вмешается. Не получилось.
Нас отправили в Рудник. Эта шахта-тюрьма пользовалась дурной славой. Сюда отправляли серийных убийц, маньяков и прочих отморозков. В Руднике добывали радиоактивные металлы. Фонило там так, что ломалась даже защищенная электроника. Я знал это как никто другой, поскольку ее ремонтировал – образование и квалификация позволяли. Парни вкалывали в штреках. Кормили в Руднике скудно, а высокая радиация гарантировала лучевую болезнь. В империи рассчитывали, что мы сломаемся. Не вышло. Тогда нас начали бить. Строили в бараке, выводили одного и месили его дубинками на глазах у остальных. Другие охранники в это время держали нас на прицеле. После нескольких экзекуций я понял: будет взрыв. Парни бросятся на охрану, и их перестреляют. Возможно, этого и добивались. Империя загнала себя в угол и теперь не знала, как из него выбраться. Гибель русских во время бунта могла стать подходящим выходом.
Как ремонтник я имел доступ к Сети Рудника. Под контролем, конечно. Но контролер должен знать дело не хуже ремонтника. С кадрами в Руднике было плохо. Радиоактивный фон и невысокая зарплата – плохие стимулы для хороших специалистов. Системного администратора в Руднике не было. Поэтому когда однажды Сеть Рудника грохнулась – совершенно случайно, как понимаете, вызвали меня. В пультовой я пробежался по клавиатуре и заявил, что нужно смотреть сервер. Меня отвели к шкафу. Двое тюремщиков наблюдали, как я копаюсь. Скоро им надоело. Они отвернулись и стали болтать. Инвалида на протезах они не опасались. Что он может против двух здоровяков с пистолетами и дубинками на поясах? Они не служили в Африке…
Вырубив и сковав наручниками тюремщиков, я заглянул в пультовую и проделал то же со скучавшим оператором. Затем подключился к Сети и заблокировал отсеки с охраной и руководством тюрьмы. Их отделяли от остальных помещений стальные перегородки – мера против бунта. Еще в Руднике имелась защита от внешнего нападения: бронированные рольшторы на окнах, блокировка дверей и ворот. Все управлялось с компа и, естественно, было задействовано. В Руднике существовала защита от несанкционированного проникновения в Сеть: всякие там сканеры и распознаватели. Но такие системы делают интеллигентные люди в расчете на интеллигентных преступников. То, что можно войти в систему, просто захватив пультовую, им в голову не пришло. Кто же впустит туда хакера?
Заблокировав тюремщиков, я включил громкую связь и сообщил им о захвате. Предупредил: или они сидят тихо, или я пускаю газ из противопожарной системы. Тот вытесняет из воздуха кислород, дальнейшее – понятно. Подтверждая свои слова, я это продемонстрировал. Хлынувшая в комнаты углекислота вызвала у тюремщиков панику. Героев не нашлось.
Пока тюремщики калякали о делах скорбных, я вышел в Сеть и сообщил миру о захвате. Объяснил причину. В подтверждение выложил ролики, на которых охранники избивали моих парней. Найти записи труда не составило – видеокамеры в Руднике были натыканы повсеместно.
