– Но Старшие…
– Старшие четко сказали, что после того, как «желтоглазые» будут выкинуты с Олы, они ничем более заниматься не будут. Никакой власти. Никаких советов. Все остальное – наша забота.
Снаружи кабинки снова замолчали. И молчали около минуты. Потом первый голос упрямо произнес:
– И все равно, можно было бы как-то по-другому.
– И как это?
– Ну-у… изолировать, отправить на лечение. На Киоле…
– Если кто-то из тех, кто не смог стать «руигат», но прошел нашу школу, окажется на Киоле – я очень Киоле не завидую… Я-а-а… я вообще ей не завидую. Вышибить «желтоглазых» – это только полдела. А вот как мы дальше будем уживаться с олийцами? Ты представляешь, что будут творить на Киоле такие, как Булыга или Рогатый?
– Недолго, – голос говорившего звучал несколько неувереннее, – положат парализатором и отправят на принудительное лече…
– Ну да, – перебил первый собеседник, – и много ты видел, как насильеров парализаторами клали? И знаешь, почему? – Второй собеседник ничего не ответил, поэтому первый продолжил: – А потому, что наши медицинские возможности в области насилия рассчитаны максимум на сотню пораженных. Ты же, я думаю, не забыл, что Симпоиса считает насилие болезнью? Нет? Ну, вот и молодец! Так вот – на сотню! Причем в масштабе всей планеты. Именно на это число у нас есть места размещения, на него же рассчитаны мощности выделенных под это дело медструктур и так далее. Да и даже если Симпоиса, предприняв чрезвычайные меры и жестко ограничив возможности наших, не привыкших ни в чем себе отказывать, милых сограждан, сможет относительно быстро увеличить эти возможности в… да даже в тысячу раз – сколько здесь, на Оле, народу живет? Миллионов пятьсот? Триста? Да даже если всего сто пятьдесят! Шансы сам прикинешь?
– Ну-у… их же не обязательно отправ…
Но что там дальше хотел сказать второй из собеседников, услышать Смачу было уже не суждено. Потому что снаружи дневальный проревел:
– Подъем!!!
И спальное помещение наполнилось криками инструкторов, дублирующих команду дневального, скрипом кроватных сеток, топотом ног и гомоном голосов. Так что когда Смач, выждав некоторое время, аккуратно высунул нос из кабинки, туалет уже был заполнен толпой «кандидатов в рядовые»…
– Сколько?
– Девять! – коротко бросил Поинтей. Несколько секунд молчания, а затем кто-то зло бросил: – Повезло!
Смач отвлекся от воспоминаний и удивленно окинул взглядом изрядно заполненную курилку. Девять промахов – это повезло? То есть его семь – это еще приличный результат? Хм-м-м… похоже, у него есть шансы изрядно срезать число сегодняшних отжиманий. Так как по правилам, которые установили «руигат», тем, кто показал лучший результат при выполнении упражнения, общее число отжиманий уменьшалось вдвое.
Последние из «кандидатов в рядовые» отстрелялись через полчаса. После чего на огневой рубеж вышли «руигат» и… Нет, чуда не произошло. «Руигат» по-прежнему не допустили ни единого промаха. Но самым удивительным было не это… Что они творили на огневом рубеже! Пожалуй, чудо все-таки случилось. Ибо то, как они работали на позиции, по-другому и не назовешь. Более всего это напоминало танец. Во-первых, «руигат» рассыпали линию. То есть часть из них выдвинулась на десяток-другой шагов вперед, а несколько человек оттянулись назад. При этом двое еще и забрались на парочку крупных обломков, обычно используемых в качестве боковых упоров. Во-вторых, они постоянно двигались. Выстрел или короткая серия, и «руигат» откатывался в сторону либо делал короткий рывок вперед или назад. Причем, упав на землю после рывка, они непременно отползали на мах-другой. И до Смача внезапно дошло, почему! Потому что в отличие от переползания и отката рывок был куда более заметным со стороны, так что противник был вполне способен засечь место падения и заранее навестись на него, ожидая, пока боец высунется для стрельбы. А быстрое перемещение в сторону давало бойцу секунду-другую на то, чтобы сделать собственный выстрел. И вся эта непрерывно двигающаяся… нет, толпой это назвать было нельзя, скорее детали работающего механизма, еще и вели плотный огонь, не оставляя целям ни единого шанса. Несмотря на то, что мишени появлялись практически безостановочно, массово и в разных концах стрельбища. Народ некоторое время зачарованно смотрел на то, что творили «руигат», а потом кто-то выдохнул:
– Да-а-а, вот это дают…
– Да чего дают-то? – тут же ответил ему чей-то сварливый голос. – Чего дают-то? Сами же нам запрещают вставать во время стрельбы и не дают ни вперед высунуться, ни назад отползти…
– То есть ты считаешь, что если бы не эти запреты, мы бы тоже так смогли? – усмехнулся Поинтей.
– Ну-у-у… – засмущался возмущавшийся, – нет. Наверное. Но они же сами запрещают… Это ж несправедливо! Как нам…
– Они нас оценили, – негромко произнес Смач, прерывая говорившего. И все взгляды развернулись к нему. Смач слабо улыбнулся и повторил: – Они нас оценили. И признали уже не совсем тупым мясом. И это не просто демонстрация собственного превосходства, как было раньше, а урок. Они показали, что мы будем уметь, когда… ну и если мы справимся с обучением. – Смач снова едва заметно искривил губы в улыбке и, вытянув руку вперед, указал на огневой рубеж. – Это – наше будущее. Понятно?
Обратно в расположение все возвращались немного пришибленными. Даже Смач. Несмотря на такое гордое заявление, под ложечкой все равно слегка сосало. Уж больно круто выглядело все то, что творили «руигат». И потом крутились в голове подлые мыслишки: «Смогу ли?», «Получится ли?»…
Но долго мучиться от подобных мыслей не пришлось. Едва шумно пыхтящая колонна преодолела границу расположения, обозначавшуюся резким переходом от неровного, выщербленного пола тоннеля к ровной, спеченной разогретой плазмой плите, на которой были установлены кровати, как Смача тут же закрутил привычный сонм мелких дел и обязанностей – обслужить МЛВ, содрать с себя «полевую форму» (именно так называлась та легкая и непрочная одежда, которую им выдавали), отволочь это потное, рваное тряпье в утилизатор, помыться, взять на складе новое белье и обмундирование, доложиться командиру отделения и получить его распоряжения по дальнейшим действиям. В том числе времени и месту проведения дополнительных упражнений, поскольку вследствие того, что проштрафились все поголовно, отжиматься, как раньше, прямо на стрельбище, в этот раз не стали… Как выяснилось, минимальным количество промахов действительно оказалось семь. И подобный результат показали всего одиннадцать человек. Причем Смач, неожиданно для себя, оказался первым из тех, кто такого добился. Поэтому ему честно срезали половину отжиманий. Повезло… Потому что второму списали только треть, третьему – четверть… ну и так далее. А сто сорок отжиманий – да на первой неделе и поболее бывало! Хотя…
Следующий этап обучения, начавшийся наутро после тех памятных стрельб, ознаменовался резким повышением интенсивности занятий. Инструкторы и командиры буквально выкручивали их насухо, заставляя раз за разом проходить полосы препятствий, каковых в этой странной «потовыжималке» в которую он так неосторожно угодил, оказалось ажно семь вариантов, до изнеможения работать на тренажерах, совершать марш-броски, а потом, в измученно-полусонном состоянии, напрягать уже мозги на занятиях по тактике, инженерно-взрывному делу, основам маскировки… а еще письму, чтению, математике, физике, астрономии и так далее. Смач даже не представлял, что существует столько разных наук… Время от времени кто-то не выдерживал, и это приводило к проблемам. Разным. Большинство из сдавшихся просто отрубалось. Вот так, прямо на ходу. Вроде бежит человек в колонне на марш-броске, потеет, дышит так хрипло… ну как все, а потом – раз, вываливается из стоя, пара шагов – и ка-ак хрястнется плашмя. Да прям мордой о камни! Да еще так, что зубы осколками по сторонам… Или несется по полосе препятствий и где-нибудь в районе поворота «разрушенного моста», вместо того, чтобы свернуть, продолжает движение вперед… аккурат головой вниз с высоты двух с половиной метров. С такими поступали просто – в регенератор, после пары часов пребывания в котором все они возвращались в строй. Но было и несколько таких, у которых от нагрузок снесло башню.
