– Молодой сагиб подарить Арунье свою великую госпожу, свою великую белую мать! – воскликнула девушка и показала мне подаренный ей соверен.
И правда, на монете было отчеканено изображение нашей государыни, королевы Виктории.
– Раз молодой сагиб подарил Арунье портрет своей госпожи – значит, он хочет связать наши судьбы. Арунья согласна! Судьба Аруньи – в твоих руках, молодой сагиб!
– Мне очень лестно слышать такие слова, – начал я галантно, думая, как бы вежливо отшить туземную красавицу, – однако положение дел таково, что…
Арунья, однако, не слушала меня.
– Судьба Аруньи – в твоих руках, – повторила она с жаром, – и в знак нашего союза Арунья дарит тебе свою великую госпожу, Великую Черную Мать…
С этими словами она протянула мне круглую золотую бляху с каким-то эмалевым изображением.
Я не успел как следует рассмотреть этот подарок, поскольку в этот самый момент полог палатки приподнялся, и в нее вошел старый танцор, отец Аруньи.
Увидев его, Арунья испуганно вскрикнула и знаком показала мне, чтобы я спрятал ее подарок.
Впрочем, старый танцор смотрел вовсе не на меня, а только на свою дочь.
– Вот ты где! – воскликнул он в гневе и затем перешел на свой непонятный диалект.
Арунья что-то отвечала ему, то ли оправдываясь, то ли возражая, но старик не слушал ее, он метал громы и молнии. Наконец он схватил ее за волосы и потащил к выходу из палатки. Я хотел было вмешаться – но вновь посчитал это неудобным.
Перед тем как покинуть палатку, старик повернулся ко мне и проговорил:
– Извините, молодой сагиб, мою непочтительность! Извините также мою легкомысленную дочь, которая посмела нарушить ваш священный покой!
Хотя смысл его слов был весьма вежливым и почтительным, интонация, с какой они были произнесены, показалась мне едва ли не угрожающей, да и взгляд его глубоких, темно-желтых тигриных глаз выражал отнюдь не смирение.
Оставшись один в палатке, я задумался о происшествии.
Должно быть, девушка приняла мой скромный подарок, которым я хотел всего лишь отблагодарить ее за танец, за что-то вроде обручения или помолвки. Возможно, она решила, что, подарив ей монету с лицом своей королевы, я попросил ее руки и сердца.
Тут я вспомнил о ее ответном даре и вынул его из обшлага рукава, куда спрятал при появлении грозного отца.
Это была круглая золотая бляшка наподобие медали, размером чуть больше соверена, на которой цветной эмалью была весьма искусно изображена танцующая женщина.
Женщина эта была ужасна.
Обнаженная, с темно-синей кожей и синим лицом, она грозно сверкала глазами. Ярко-красный язык ее был высунут изо рта и казался окровавленным. На шее у нее висело длинное ожерелье из человеческих черепов, на талии – пояс из отрубленных человеческих рук. Под ногами у женщины была груда трупов.
У страшной танцовщицы были четыре руки. В одной из этих рук она держала длинный окровавленный меч, в другой – отрубленную человеческую голову.
При виде этого свирепого чудовища у меня по спине невольно пробежал озноб.
Когда-то мне приходилось видеть подобное изображение в книге профессора Блетсуорси, посвященной индийским богам. Я знал, что это – богиня Кали, одна из жен Шивы, богиня смерти, богиня-разрушительница, которую называют Великой Черной Матерью.
Почитание Кали очень распространено в Индии, даже столица Бенгалии носит ее имя – Каликутта, или Калькутта…
Однако одно дело – читать об этой богине в научной книге и разглядывать ее изображение на мелованной бумаге, и совсем другое – увидеть ее лик посреди индийских джунглей…
Тут я вспомнил слова прекрасной Аруньи.
Она сказала, что дарит мне изображение своей Великой Черной Матери в ответ на мой подарок – в ответ на изображение королевы Виктории.
Может быть, в их традиции такой обмен дарами и впрямь означает обручение?
А еще я вспомнил слова сбежавшего носильщика.
Накануне своего исчезновения он сказал мне, что танцоры домми исполнили для нас плохой танец, танец, посвященный Черной богине, богине Кали. Сказал, что они станцевали этот танец, чтобы предать нас в руки своей Черной богине!
Так ни к чему и не придя, я лег спать, решив, что утро вечера мудренее и утром я найду какой-то выход из своего двусмысленного положения.
Утром я проснулся поздно, когда караван уже готовился к очередному переходу. Я поискал взглядом Арунью и увидел, что отец держит ее рядом с собой, не отпуская ни на шаг.
Мы двинулись вперед, и тут я узнал от своего отца, что ночью пропал еще один человек – проводник, который хорошо знал местные тропы, в том числе путь во владения раджи Вашьяруни.
Впрочем, мы уже прошли большую часть пути, до владений раджи оставалось не более одного дневного перехода, и сипаи капитана Литтела уверяли, что отсюда найдут дорогу даже с завязанными глазами.
До полудня мы действительно уверенно продвигались вперед по широкой и удобной тропе.
Однако внезапно эта тропа оборвалась, точнее, разделилась на две более узкие тропинки.
Тут среди сипаев начались разногласия.
Одни уверенно говорили, что следует идти направо, другие столь же уверенно, что верная тропа левая.
Тут в их спор вмешался предводитель танцоров, старый домми. Он вышел вперед и почтительно проговорил, что хорошо знает эти места и что нам следует идти по левой тропе, тогда не позднее завтрашнего полудня мы увидим границы владений раджи, а к завтрашнему вечеру подойдем к воротам его замка.
Сторонники левого поворота обрадовались такой поддержке, сторонники правого начали возражать, но вскоре старику удалось и их склонить на свою сторону убедительными доводами, и караван двинулся по левой тропе.
Сипаи и носильщики приободрились, им уже виделось, что через сутки мы окажемся в гостеприимном доме богатого раджи, будем спать под крышей.
Я попытался взглянуть на Арунью и переговорить с ней, но старик отец всячески препятствовал этой встрече.
Наконец мы остановились на ночной привал – как мы считали, последнюю ночевку перед завершением нашего похода.
Аркадий Викторович взглянул на часы. Стрелки показывали половину второго. Пора было снова обходить магазин. Аркадий Викторович все делал строго по инструкции.
Аркадий Викторович закрыл книгу, которую читал (детектив Дэшила Хэммета «Кровавая жатва»), выпил крепкого кофе из термоса и отправился в обход.
