Работенка у него была нехитрая — обходчик железнодорожных путей, благо, что этим же ремеслом он занимался еще до войны. Так что, можно сказать, вернулся на свое рабочее место. Первое, на что обращал внимание, — это на верхнее строение пути и земляного полотна. В прошлом месяце из-за нарушения искусственного сооружения с рельсов сошел товарный поезд, и неисправность пришлось потом устранять целой бригадой. Подобные нарушения часто связаны с диверсией, а потому следовало быть настороже, в какой-то степени железнодорожные пути — тоже линия фронта. Тихон шел медленно, постукивая по рельсам молоточком, проверяя их целостность. Особое внимание уделял крепежам узлов, стыкам.
В этот день все было обычно: ровным счетом ничего такого, что выбивалось бы из нормы. Правда, ночь благодаря полнолунию была несколько светлее, что значительно облегчало работу.
Уже возвращаясь в сторожку, Тихон услышал нарастающий гул самолета. Тяжелый, протяжный, какой бывает только у транспортных самолетов. И уже через минуту над лесом появился «Ли-2» без всяких опознавательных знаков, именуемый в войсках «Дугласом». Странно было то, что этот участок дороги размещался вдали от летных трасс. Даже если самолеты и пролетали, то, как правило, на очень большой высоте, совершенно не досаждая нарастающим гулом. Этот же летел буквально над верхушками деревьев, как если бы чего-то высматривал. Совершив круг над лесом, самолет вновь развернулся, словно искал подходящее место для посадки или для десантирования парашютистов. Не отыскав подходящего, полетел в глубину лесного массива. Некоторое время был слышен только гул двигателей, в зависимости от порывов ветра то резко нарастающий, а то вдруг звучавший откуда-то издалека, пока наконец не утих совсем.
Задрав голову вверх, Тихон попытался разглядеть удаляющийся самолет, но он уже исчез в черноте облаков, будто всего лишь привиделся. Странно все это…
Вернувшись в сторожку, Тихон записал в дежурный журнал о небольшом провале на железнодорожном пути, который можно было поправить собственными силами, и, подумав, написал также о странных маневрах самолета без опознавательных знаков.
Завтра об этом происшествии нужно будет сообщить в НКГБ, пусть они разберутся, что да как… Если ничего не выявится — хорошо! Но бдительность во время войны терять не следует.
Дождавшись сменщика, задержавшегося, по обыкновению, ровно на десять минут, Тихон поплелся в сторону трехэтажного желтого здания с белыми колоннами, где размещался Люберецкий горотдел НКГБ и третий отдел «СМЕРШ» по борьбе с агентурой.
— Куда? — строго спросил у него хмурого вида боец с карабином за плечами, стоявший у самого входа, когда он ступил на каменную ступень парадного крыльца.
— Мне бы к начальнику…
— Что за дело?
— Самолет тут подозрительный над лесом все летал. Думаю, что он диверсантов сбросил.
— Четвертая комната на втором этаже, — подсказал красноармеец, посчитав, что информация важная, и охотно отступил в сторону.
— Разберусь, — сказал Тихон и зашагал в открытую дверь.
Двое красноармейцев с небольшими котомками за плечами неспешно пересекли железнодорожное полотно и, поскрипывая галькой, попавшей под подошвы сапог, вышли к зданию вокзала.
Один боец был высоким брюнетом лет двадцати восьми в старой шинели и выцветшей гимнастерке. Другой — росточком пониже и белокурый — сержант лет двадцати пяти, в вылинявшей гимнастерке, на которой красовались орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Потоптавшись немного на перроне и раскурив по папироске, они направились к центру города.
— Служивые! — негромко окликнул их молодой безногий мужчина на костылях.
— Чего тебе? — дружно обернулись солдаты.
— Папироской не угостите?
— С превеликим удовольствием… Где ногу-то потерял? — участливо спросил белокурый, доставая из кармана галифе пачку «Казбека».
— Ах, это, — отмахнулся калека, — на Волховском фронте оставил. Осколком зацепило. Можно было ногу спасти, но как-то не до того было, немец на нас напирал со страшной силой, не было даже возможности голову поднять. Потом гангрена пошла, вот и оттяпали… Эскулапы! Ладно, что хоть живой остался.
— Тоже верно… Держи, — протянул сержант две папиросы.
— О, благодарствую! А вторую за что?
— За героизм и за то, что живой остался.
— Вот оно что… Первую папироску я сразу искурю, а вторую припрячу — не каждый день меня «Казбеком» угощают. Но я вижу, что ты сам парень геройский. Где медаль «За отвагу» получил? — чиркнул мужичок трофейной зажигалкой.
— Еще в начале войны дело было, — не сразу ответил тот.
— Видно, было за что, тогда не очень-то наградами разбрасывались, — подытожил безногий.
— Под Оршей дело было, в сорок первом, — уточнил сержант, — на Западном фронте. Против танкового взвода выстояли. Даже сам не знаю, как уцелел.
— Под Оршей? — удивленно протянул мужичок на костылях. — Уж не под командованием ли маршала Тимошенко?
— Точно так. Мы тогда предприняли наступление в Лепельском направлении, потом под Витебск отступили.
— И мы туда же! Я тогда в первой Московской мотострелковой дивизии служил. Там же и контузию получил… — Инвалид показал на две красные полоски на кителе. — Это потом меня на Волховский направили. Так вы из госпиталя?
— Из госпиталя. А как догадался? — удивился брюнет, стоявший прежде молчком.
— Ну-у, как вам сказать, глаз-то у меня уже наметан. Те, кто с фронта, выглядят по-другому.
— Это как же по-другому?
— Взгляд у них дерзкий, отвечают раздражительно, а вы вот даже папиросками угостили. А потом, они все худые, а вы, как я посмотрю, даже сальцо на щеках наели. Видно, долго лежать пришлось.
— Да уж… пришлось! Половину желудка вырезали.
— А сейчас куда?
— В комендатуру. Нужно отметиться по прибытии, а дальше опять на фронт.
— Ну, ладно, служивые, потопаю я. Спасибо за табачок.
Кивнув на прощание, инвалид заковылял в сторону привокзальной площади. Уже отступив на достаточно большое расстояние, он обернулся. Красноармейцы неторопливо шагали по улице, мало чем отличаясь от таких же солдат, как и они сами. С интересом посматривали на девушек, шедших им навстречу, несколько лениво, как и следовало фронтовикам, отдавали честь тыловым офицерам, одетым в до неприличия отглаженную форму. Один из красноармейцев что-то сказал проходившим мимо барышням, и те громко и заливисто рассмеялись, привлекая к себе внимание прохожих.
Дождавшись, когда красноармейцы свернут за угол, безногий заковылял в сторону трехэтажного здания с массивными белыми колоннами.
Старший лейтенант военной контрразведки Тимофей Романцев занимал небольшой кабинет на втором этаже. Единственное преимущество от прочих комнат заключалось в том, что окна выходили на центральную улицу, особенно многолюдную по вечерам, и он, имея привычку выкуривать сигарету у окна, всегда с интересом наблюдал за прохожими. О том, что в войне наметился перелом, чувствовалось в настроении людей, в их разговорах, даже в том, как они одевались, в некоторой расслабленности, чего не было еще с год назад. И это не могло не радовать.
