— Написано… Но мне бы хотелось услышать от вас.
— В отпуск по ранению, а через неделю в свою часть, — нахмурился сержант.
— Подлечились, стало быть, — перевернул Романцев еще одну страницу, внимательно вчитываясь в записи.
— Да, подлечились. Теперь как новенькие.
— А куда ранение получил? — посмотрел Тимофей на блондина.
— В ногу. Может, показать?
— Не нужно, — ответил старший лейтенант и положил военный билет в планшет.
— Что-нибудь не так? — встревоженно спросил белобрысый.
— Все так, товарищ Неволин, а только военный билет и выписка пусть пока у меня полежат.
— А вы, значит, товарищ Абрамов? — внимательно посмотрел Романцев на брюнета.
— Точно так, товарищ старший лейтенант.
Тимофей осторожно принялся перелистывать его военный билет.
— Уже год воюете?
— Да, с апреля сорок второго.
— И где же начинали?
— На Волховском фронте.
— При товарище Мерецкове?
— Именно так. А вы там бывали?
— Доводилось. Вот только что это у вас у обоих скрепки блестящие на военных билетах? — неожиданно спросил Романцев.
— А нам почем знать? — удивился белобрысый. — Ведь не мы же их себе выписывали. Какой дали, такой и взяли.
— Разумеется, вам выписывали… А вот я сейчас вам объясню, — поучительным тоном сказал старший лейтенант, посмотрев на патрульных, предусмотрительно отступивших на шаг. Теперь под их прицелом находились оба задержанных. Парни стояли грамотно, указательные пальцы покоились на спусковом крючке, в любую секунду они готовы вскинуть автомат. Вот один из них слегка качнул автоматом в сторону брюнета: можно не сомневаться, что в случае сопротивления «красавчик» умрет первым. Служба в комендатуре не прошла для них бесследно. — На советском военном билете скрепки из простого и недорого металла, непригодного для фронта. Из него лишь крыши латать да вот еще набойки на сапогах делать. А такой металл, как этот, блестящий да красивый, идет на фронт! Из него льют стволы для пушек, чтобы они точнее били врага. Вот только в Германии этого почему-то не знают и делают из него скрепки на военных билетах для своих диверсантов. И еще, в апреле сорок второго Волховский фронт был упразднен, поэтому руководить им Мерецков в это время никак не мог. Фронтовик это должен знать! Руки! — мгновенно выдернул старший лейтенант из кобуры «ТТ», заметив, как слегка распрямился белобрысый. — Выше подними!
Задержанные послушно вскинули над головой руки.
— Вы еще извинитесь за этот произвол, — пообещал чернявый.
— Вот даже как, — внимательно посмотрел на него Романцев. — Сержант, — обратился он к стоявшему рядом красноармейцу, — свяжи им руки.
— Есть, товарищ старший лейтенант! Не впервой! — Сержант подступил к брюнету и строго скомандовал: — Руки за спину! — Когда тот повиновался, ловко обмотал ему запястья веревкой, затем столь же расторопно связал белобрысого. — Ну что, попались, голубчики! Потопали! Чего стоим?
В этот же день Романцев привел Селиверстова в свой кабинет для опознания диверсантов. Посадил рядом с собой.
— Сидорчук, давай за задержанными. Произведем опознание.
— Есть, товарищ старший лейтенант, — охотно отозвался старшина и быстро вышел.
Еще через несколько минут в сопровождении часового он привел задержанных Абрамова и Неволина.
— Что скажете, товарищ Селиверстов? — обратился Романцев к инвалиду. — Они это или какие-то другие?
— Они самые! — скрипнул тот зубами. — Я этих фашистских тварей и через двадцать лет узнаю!
— Что же ты нас «фашистскими тварями» называешь, браток? — обиделся белобрысый. — Мы ведь тебя папиросами угостили.
— А только твой табачок-то на немецкой фабрике сделан!
— Вижу, что вы признали друг друга. Это хорошо. Признание будете делать? — посмотрел Романцев на диверсантов.
— Нам не в чем признаваться. Мы — бойцы Красной армии, — уверенно ответил блондин.
— Вижу, что разговор у нас пока не клеится, — с некоторым сожалением произнес старший лейтенант. — Ладно, у нас будет еще время поговорить. Старшина, уведи их. А тебе спасибо, солдат, за помощь.
Оставшись один, Романцев позвонил полковнику Утехину:
— Здравия желаю, товарищ полковник! В Люберцах мы задержали двух диверсантов. Не исключено, что это те самые, которые должны были десантироваться в двадцать четвертом квадрате.
— Все возможно… Ты их разговорил? — спросил полковник.
— Пока молчат.
— Вот что, старший лейтенант, у нас нет времени, чтобы дожидаться, когда они наконец соизволят разродиться. Идет война, каждый день гибнут люди, поторопи их! Или не знаешь, как это делается? Прими самые жесткие меры, никто тебя за это ругать не станет!
— Я все понял, товарищ полковник, — живо отозвался Романцев.
— Вот и славно, жду от тебя подробного доклада.
Подняв телефон внутренней связи, Романцев спросил:
— Что там с диверсантами, Сидорчук?
— Сидят, как кроты, — весело отозвался старшина. — Каждый в своей камере.
— Собери их в одной, — распорядился старший лейтенант, — я сейчас подойду.
— Сделаю, товарищ старший лейтенант!
Поднявшись из-за стола, Тимофей быстро вышел из комнаты и заторопился в подвал, где размещались камеры. У зарешеченной двери стоял красноармеец, который мгновенно отомкнул дверь:
— Проходите, товарищ старший лейтенант.
Старшина Сидорчук стоял в коридоре и дожидался Романцева.
— В какой они камере?
— Вот в этой.
— Открывай! — распорядился Романцев.
Старшина тотчас открыл дверь, туго заскрипевшую.
В центре каменного холодного помещения стояли диверсанты и выжидательно смотрели на вошедших.
— Вы думаете, что мы здесь с вами шутить станем? — произнес старший лейтенант. — Будем ждать, когда вы соловьями запоете? Не будем, игры закончились! Ждать я не намерен. Много чести! Вы для меня — никто. Предатели родины! Грязь под ногами… Даю вам минуту… Если за это время вы не заговорите, одного из вас мы расстреляем. Если не заговорит и второй, расстреляем и его. — Посмотрев на часы, Романцев объявил: — Ваше время пошло… Пятнадцать секунд… Тридцать секунд прошло… Осталось двадцать секунд… Десять… Теперь не обижаться… Старшина, расстрельная команда на месте?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Вот этого расстрелять, — показал он на брюнета, — а этот белобрысый пойдет со мной. Выводи своего.
— Есть!
