Только одно обстоятельство несколько смущало меня. Неоднократно отмечалось, что при подъеме воздушного шара на значительную высоту воздухоплаватель испытывает, помимо затруднений с дыханием, ряд болезненных ощущений, сопровождающихся кровотечениями из носа и другими тревожными симптомами, которые усиливаются по мере набора высоты.
Это обстоятельство наводило на неприятные размышления. Что, если эти болезненные явления будут все усиливаться и в конце концов приведут меня к смерти? Однако, поразмыслив, я решил, что этого вряд ли следует опасаться. Ведь причина таких явлений заключается в постепенном снижении атмосферного давления на поверхность тела, что приводит к расширению поверхностных кровеносных сосудов, а не в расстройстве организма, вызванном тем, что разреженного воздуха не хватает для нормального дыхания и обновления крови в легких и сердце. Словом, я рассудил, что, когда тело привыкнет к пониженному атмосферному давлению, болезненные ощущения постепенно сойдут на нет, а я уж как-нибудь их перетерплю, здоровье у меня отменное.
Таковы, господа, некоторые — но далеко не все — соображения, которые легли в основу моего плана путешествия на Луну. А теперь я вернусь к описанию результатов моей попытки — с виду совершенно безрассудной и, уж во всяком случае, единственной в истории человечества.
Достигнув высоты почти в четыре мили, я выбросил из корзины горсть перьев и убедился, что шар мой продолжает подниматься с достаточной скоростью и, следовательно, пока нет никакой необходимости выбрасывать балласт. Это меня обрадовало, так как я хотел сохранить как можно больше тяжестей, не зная наверняка, какова сила притяжения Луны и плотность лунной атмосферы. Пока я не испытывал никаких болезненных ощущений, дышал вполне свободно и не чувствовал ни малейшей головной боли.
Кошка расположилась на пальто, которое я снял, и с деланным равнодушием поглядывала на голубей. Голуби, которых я привязал, чтобы они не улетели, деловито клевали рис, рассыпанный по дну корзины. В двадцать минут седьмого высотомер показал высоту в 26 тысяч 400 футов, то есть в пять с лишним миль. Простор, открывавшийся мне, казался безграничным. На самом деле с помощью сферической тригонометрии нетрудно вычислить, какую часть земной поверхности мог охватить мой глаз. Я проделал это и убедился, что передо мной — одна тысячешестисотая часть Земли. Море внизу казалось гладким, как зеркало, хотя в подзорную трубу я видел, что волнение весьма сильное. Линейный корабль давно исчез за восточным горизонтом. Теперь я действительно временами испытывал жестокую головную боль, особенно ломило за ушами, хотя дышал я вполне свободно. Кошка и голуби чувствовали себя, по-видимому, превосходно.
Без двадцати семь мой шар попал в слой густой облачности, хлынул ливень, который причинил мне массу неприятностей, повредив сжимающий воздух аппарат и промочив меня самого до костей. Я был удивлен, так как не ожидал, что подобные облака могут встретиться на такой огромной высоте. Все же я решил выбросить пару пятифунтовых мешков с балластом, оставив в запасе сто шестьдесят пять фунтов. После этого я быстро выбрался из облаков и убедился, что скорость подъема значительно выросла. Спустя несколько секунд после того, как я оставил под собой слой облаков, молния прорезала его с одного конца до другого, и все они вспыхнули, точно груда тлеющего угля.
Напомню, что все это происходило при дневном свете. Никакая фантазия не в силах представить себе великолепие этого явления; случись ночью, оно было бы точным подобием ада. У меня волосы шевелились на голове, когда я всматривался в глубину этих пламенеющих бездн, и мое воображение блуждало среди огненных залов с причудливыми сводами, руин и пропастей, озаренных багровым потусторонним светом. Я счастливо избежал страшной опасности. Если бы мой шар помедлил еще немного в облаках и сырость не заставила бы меня выбросить два мешка с балластом, следствием этого могла стать — и наверняка стала бы — моя гибель. Такие случайности для аэронавта опаснее всего, хотя их обычно даже не принимают в расчет.
Тем временем я оказался уже на такой высоте, чтобы считать себя застрахованным от дальнейших подобных приключений. Я продолжал быстро подниматься, и к семи часам высотомер показал высоту в девять с половиной миль. Становилось трудно дышать, голова просто разрывалась, я провел рукой по щеке — и убедился, что из ушей у меня течет кровь. Глаза тоже болели, словно собираясь выскочить из орбит; все предметы в корзине и даже шар приняли уродливые, искаженные очертания. Эти болезненные явления оказались сильнее, чем я ожидал, и не на шутку меня встревожили.
Расстроенный, не вполне отдавая себе отчет в том, что делаю, я совершил в высшей степени неблагоразумный поступок: выбросил из корзины еще три пятифунтовых мешка с балластом. Шар буквально прыгнул вверх и мгновенно унес меня в столь разреженный слой атмосферы, что результат этого прыжка едва не оказался роковым для меня и всего моего предприятия. На меня обрушился приступ удушья, продолжавшийся не менее пяти минут; но даже когда он прекратился, я все еще не мог вздохнуть как следует.
Кровь струилась у меня из носа, из ушей и даже из уголков глаз. Голуби отчаянно бились, стараясь вырваться; кошка жалобно мяукала и, высунув язык, металась взад-вперед, словно отравленная. Поняв свою ошибку, я пришел в отчаяние. Оставалось ждать неминуемой и скорой смерти.
Физические страдания почти лишили меня способности действовать. Я был не в силах предпринять что-либо для спасения, мозг отказывался работать, а головная боль усиливалась с каждой минутой. Чувствуя близость беспамятства, я хотел было потянуть за веревку, соединенную с клапаном шара, чтобы спуститься на землю, — но вдруг вспомнил о том, что я проделал со своими кредиторами, и последствиях, ожидающих меня в случае возвращения. Это воспоминание удержало меня. Я лег на дно корзины и попытался собраться с мыслями, а когда это мне удалось, я решил пустить себе кровь. За неимением ланцета я произвел эту операцию, открыв вену на левой руке с помощью лезвия перочинного ножа. Как только показалась кровь, я почувствовал облегчение, а когда вытекло с полчашки, самые скверные из болезненных симптомов окончательно исчезли. Однако я не решился сразу встать и, кое-как наложив повязку на руку, пролежал еще с четверть часа.
Когда же я наконец поднялся, оказалось, что все болезненные ощущения, терзавшие меня в течение целого часа, исчезли. Только дыхание было по-прежнему затрудненным, и я понял, что вскоре придется прибегнуть к аппарату Гримма. Случайно взглянув на кошку, которая снова улеглась на пальто, я с удивлением обнаружил, что во время моего припадка она разрешилась тремя котятами! Такого прибавления пассажиров я вовсе не ожидал, но был им очень доволен: у меня появилась возможность проверить одну гипотезу. Я объяснял болезненные явления, испытываемые аэронавтами на большой высоте, привычкой к постоянному давлению атмосферы у земной поверхности. Если котята будут страдать в такой же степени, как их мать, то моя теория ошибочна, если же нет — это будет важным аргументом в ее пользу.
К восьми часам я достиг высоты в семнадцать миль над поверхностью Земли.
Скорость подъема возрастала, и если бы я даже не выбросил балласт, то заметил бы это ускорение. Жестокая головная боль временами возвращалась, иногда из носа шла кровь, но в целом страдания мои оказались гораздо более терпимыми, чем я ожидал. Только дышать становилось все труднее, и каждый вздох сопровождался мучительными спазмами в груди. Я распаковал аппарат для сжатия воздуха и принялся его налаживать.
