Стул стоял слишком низко: ноги даже не касались сиденья.
– Может быть, она прыгнула со спинки? – неуверенно проговорил Клюев.
– Это вряд ли, – сказал следователь.
Он нажал ладонью на спинку стула. Стул перевернулся и упал.
Тело вынесли и погрузили в машину. Оперативники молча делали свою работу: осматривали комнату, заглядывали в углы. Часто вспыхивал блиц фотовспышки.
Минин подошел с следователю, протянул плоский предмет.
– Вот, нашел на столе. Это явно принадлежало девушке.
В его руках покачивалась записная книжка. Пилипенко взял ее, принялся рассматривать, вдруг одна из страничек выпала, он задумчиво вставил ее на место.
– Это может быть очень важно, – сказал следователь.
– Какие-то ее записи? – просил Жаров.
– Дело, возможно, и вовсе не в записях…
Пилипенко обернулся к оперативникам. Сказал:
– Ну что ж! Вы знаете, что делать. Надо тщательно все здесь обыскать. Любую подозрительную мелочь. Любую деталь, которая не вписывается в систему. В обстановку, в предметы экспедиции.
Лебедева вскинула голову:
– А вы уверены, что ваши сотрудники знают, что вписывается в систему, а что – нет?
– Вы совершенно правы, сударыня! Думаю, вы не откажетесь нам помочь?
Пилипенко рассматривал полки с керамикой – кувшинами и тарелочками. Лебедева комментировала стоя позади него:
– Это ритуальные предметы. Их использовали только при погребениях, для чего специально и изготовляли. Из этих тарелочек не ели, из этих сосудов не пили.
– Разве в кувшинах не ставили покойникам вино, а в горшках – пшеницу?
– Нет. Пищу оставляли в могилах более древние, примитивные народы. И не кувшины это, а амфоры, не горшки, а пифосы. В таких не зерно хранили, а пепел.
– Какой еще пепел?
– Прах погребенных. Древние, так же как и мы, иногда кремировали покойников.
– Не похоже это на следствие кремации.
– Что – не похоже?
– Этот пепел.
Пилипенко указал на полку. Жаров увидел на ней клочки сожженной бумаги.
– Что это может быть?
Лебедева подошла.
– Не знаю, – сказала она. – Но, конечно, не прах погребенных.
Пилипенко обернулся к Минину:
– Леня, разберись с этим. Только осторожно очень.
Минин достал из саквояжа пластиковый контейнер, пинцет и маленький совочек. Аккуратно уложил обуглившиеся остатки. Лебедева тем временем с явной тревогой рассматривала стеллажи.
– Что-то не так… – пробормотала она, трогая предметы кончиками пальцев.
Пилипенко и Жаров вопросительно воззрились на нее.
– В камералке украдено несколько находок… – заявила Лебедева и вдруг ее лицо исказил ужас: – Что? Неужели?
Она присела над одним из ящиков, стоявших на полу, засунула в него руку, шаря ладонью, словно не веря, что ящик пуст. Жаров смотрел на нее с сочувствием.
– Пропало что-то ценное, да? – спросил он.
– Самое главное, – сдавленным голосом проговорила Лебедева. – Стихи.
– Какие стихи? – небрежно спросил Минин.
– Табличка со стихами Овидия. Теперь никто не поверит, что мы действительно нашли его могилу. Впрочем, остались фотографии… И строки, незабываемые строки… – Лебедева прикрыла глаза ладонью и продекламировала: «Что тебе, резвый шалун, с могучим оружием делать…»
Когда она прекратила читать, все несколько секунд молчали. Лебедева заговорила первой:
– Странно. Грабитель похитил какие-то мелочи. Почему-то не взял вещи, имеющие явную ценность – серебро и золото, а просто всякие небольшие сосуды. Правда, драгметаллов тут совсем чуть-чуть…
– Есть ли у вас какие-нибудь соображения: почему? – спросил Пилипенко.
– Ни малейших. Ощущение, что действовал либо дилетант, либо…
Она вдруг замолчала, будто пораженная какой-то внезапной мыслью.
– Вы кого-то конкретно подозреваете? – насторожено спросил Пилипенко.
– Нет. Или да… Мне надо подумать, – Лебедева говорила очень неуверенно.
Тут послышались шаги, и в помещение вошли оперативники. Жаров всегда забывал их имена, но мысленно называл их Толстый и Тонкий, вспоминая сатирический рассказ знаменитого ялтинца.
– Мы нашли снаружи следы, – заявил Толстый.
– Не принадлежащие никому из членов экспедиции, – уточнил Тонкий.
Минин встрепенулся:
– Уже обмерили, сфотографировали, сделали слепки?
– Как раз и пришли за камерой и гипсом, – сказал Тонкий.
– Никуда они не денутся, – добавил Толстый.
Он и представить себе не мог, насколько был не прав. Как только Жаров и оперативники с контейнерами, пакетом в руках вышли из камералки, маленький песчаный смерч буквально слизал следы. Жаров однако успел их хорошо разглядеть. Его не отпускало чувство, что следы эти он уже где-то видел, причем, совсем недавно…
– Лучше тебе вспомнить, – сказал Пилипенко, когда Жаров сказал ему об этом.
Затем следователь предложил посетить жилище погибшей девушки. Лебедева открыла одну из дверей в коридоре блока для сотрудников. Пилипенко, Жаров и Минин вошли в помещение. Это была скромная комната Ольги с узкой кроватью, с маленьким столиком, на котором стояла ваза с увядшими цветами.
Пилипенко обратился к Лебедевой:
– Были ли у девушки какие-нибудь ценности?
– Мне об этом ничего не известно.
Жарову показалось, что в вещах не хватает чего-то очень важного – чего-то, что непременно должно быть здесь…
– Я очень удивилась, – говорила Лебедева, – когда не увидела ее на похоронах. Да, покойный преследовал ее, да, она не отвечала ему взаимностью. Но разве можно так злиться на уже метрового человека!
– Нельзя, – сказал Пилипенко. – Вот и вы – тоже не злитесь на мертвого.
– Это на кого же я злюсь?
– Да на Ольгу. За то, что она не пришла на похороны. Однако… Как все это могло произойти? Где ваш сторож?
– И правда – где?
Лебедева отвела всех в бытовку сторожа. Тот лежал наискось на деревянном топчане. Это был пляжный топчан, наверное, с пляжа и позаимствованный. Сон сторожа был тревожным, он дергался и корчил рожи. По его лицу ползала быстрая муха.
Лебедева растормошила спящего, тот проснулся, скорее даже от того, что антикварный кулон наклонившейся археологини ткнулся ему прямо в нос. Жаров опять подумал о кулоне, о том, что он упорно наводит его на какую-то существенную мысль…
