– Нам, стражам правопорядка, не до газет порой, – с суровостью в голосе проговорил Жаров. – Служба наша и опасна, и трудна. Например… Ваш сосед не оставил завещания, и нам придется расследовать, кто должен стать владельцем картин художника, а также – кому передать краски и неиспользованные холсты. Был ли у него близкий друг?
– Да сколько угодно, – весело ответила соседка. – Порой наведет полный дом друзей, прятаться приходилось.
– А какой-нибудь один, самый близкий, самый старый?
– Ну уж нет! Все эти художники довольно молодые люди.
– А женщина?
– Одна? – деловито спросила соседка.
– А сколько? – удивился Жаров.
– Много! Женщин вообще у моего соседа было порядочно. Даже я иногда у него была, царство ему небесное.
Она кокетливо сверкнула глазами, затем глянула через потолок в небеса. Добавила, наконец, то, чего Жаров и рассчитывал здесь услышать:
– К примеру, и в тот день заходила какая-то.
– В день его смерти?
– Да. Он как раз чистил грибы на кухне, так все бросил и нож в грибы воткнул ради нее.
Она сделала движение рукой, показывая, как покойный воткнул нож.
– Кто-то из экспедиции? – спросил Жаров.
– Не знаю.
– Как она выглядела?
– Не знаю, – повторила соседка. – Я ее не видела. Только слышала.
Она приложила к уху ладонь рупором.
– О чем они говорили?
– А вот этого я не слышала. Только бубубу и ляляля. Помолчат и снова: бубубу, ляляля.
«Бубубу» она говорила низким голосом, опуская голову, бодаясь, имитируя сердитого мужчину, «ляляля» произносила женским злобным голосом, вскидывая голову, вертя ею, широко раскрывая рот.
– Так они ссорились?
– Это я и хотела сказать, – подтвердила соседка свою интермедию.
– И у вас нет никаких мыслей, кто это мог быть?
– Никаких. У женщин вообще не бывает мыслей.
Она закатила, часто моргая, глаза, изображая теоретическую пустоту женской головы.
Теория убийства
Выйдя на улицу, Жаров немедленно позвонил следователю Пилипенко. Так и спускался по массандровской лестнице с телефонной трубкой, прижатой к уху. Выводов, вынесенных из этого визита, было два: первое – Боревич был опытным грибником и версия о том, что он своими руками добыл ядовитый гриб, сварил его и съел, казалась сомнительной, второе – личность женщины, посетившей этого человека в день его смерти.
– Из наших это могла быть либо Ольга, лаборантка, либо Лебедева, начальница, либо специалист из Москвы Вышинская, – предположил Жаров.
– А из не наших? – спросил Пилипенко.
– Давай оставаться в рамках теории, – сказал Жаров. – В детективах не может появляться каких-то посторонних людей. Убийца уже введен в действие, с самых первых страниц. Он где-то здесь…
Говоря, Жаров непроизвольно оглянулся по сторонам, будто и впрямь высматривал убийцу.
– Я все никак не пойму, – спросил Пилипенко. – Ты это серьезно говоришь или, по моему примеру, шутишь с угрюмым лицом?
– И то и другое. Моя теория в том, что не литература происходит от жизни, а как раз наоборот. Все люди читают… Ну, почти все. Они бессознательно копируют книжные стереотипы. Сами того не понимая, разыгрывают какие-то пьесы. Поняв замысел автора, мы поймаем преступника.
– Да-да. Помнится, кто-то сказал, что жизнь – это театр, и все в ней – актеры. Не Овидий ли?
– Шекспир. Меня всегда мучило, куда деваются актеры, когда они уходят из нашего жизненного кадра. Ты сейчас существуешь где – не только лишь в этой трубке?
Жаров на секунду отнял телефон от уха и посмотрел на него.
– Знаешь, кто или что по тебе плачет?
– Знаю. Кстати, соседка покойного похвалила мою статью о таинственных древних грибах, которые живут своей жизнью и могут…
– Хватит! – оборвал Пилипенко.
– Как бы там ни рыдала по мне симферопольская психушка, я знаю одно. Черный оракул! Вот тайна, которая не дает мне покоя…
– Так и разбирайся с этим. Наверное, пригодится для твоего боевого листка.
Да, пригодится, – подумал Жаров, закончив разговор. Ответ на этот вопрос мог быть только в расположении экспедиции. Да и с девушкой поговорить не мешало.
Чей голос слышала соседка в день, когда был отравлен художник? Или же вправду: его теория о взаимопроникновении жанра и жизни смехотворна, и к Боревичу зашла одна из тех безликих богемных муз, что скорбели на кладбище?
Представление о будущем было, как всегда ложным. Разыскав Ольгу в камералке, Жаров пытался подвести ее к разговору о художнике, о последнем дне его жизни. Девушка невозмутимо работала с чертежами и находками, на журналиста даже не смотрела.
– Ну, хорошо, – вздохнул Жаров, уже измученный. – О себе вы ничего не хотите рассказать. А вот просто теоретический вопрос. Что могут означать слова «черный оракул»?
Ольга пожала плечами, ответила, поворачивая перед глазами керамическую тарелку:
– Понятия не имею. Где вы слышали эти слова?
– Пусть на сей раз это будет мой секрет, – с раздражением ответил Жаров.
Осматривая помещение, он увидел под потолком металлическую трубу, на ней был закреплен крючок.
– А для чего здесь эта перекладина, этот крючок? Будто туши животных вешать.
– Через нее перекидывается веревка, лебедка. Чтобы поднимать тяжелые сосуды, если таковые найдутся, конечно, – разъяснила Ольга.
– Как я вижу, у вас пока только легкие, маленькие сосуды, – сказал Жаров.
Ольга промолчала, показывая, что не желает продолжать беседу. Она посмотрела на этот крючок и отвернулась. Несколько позже Жарову казалось, что в тот миг он почуял что-то недоброе, страшное, что должно произойти в этой комнате…
Жаров рассеянно перекладывал вещи на полке. Среди прочих заметил примечательный кувшинчик с отбитым краешком. Его изображение было на афише, да сам кувшинчик он видел в витрине выставки. Здесь, в камералке, предмет выглядел как-то по-домашнему, по-свойски. Трудно было представить, что ему две тысячи лет.
Разговор был исчерпан, Жаров так ничего и не добился. Он уже хотел направиться на поиски Лебедевой, но та вдруг сама появилась на пороге бытовки.
Ольга вдруг вскочила и ринулась к двери.
– Ты куда собралась? – спросила Лебедева, явно понимая, что девушка уходит, потому что вошла она.
Ольга оглянулась:
– В туалет.
Дверь закрылась, удалив с пола помещения солнечный прямоугольник. Лебедева пожала плечами, Жаров заметил, как мелькнула и скрылась за краем блузки лямка ее лифчика.
