* * *
Аленкин папа был умным приятным мужчиной и крупным удачливым руководителем – довольно редкое сочетание, если разобраться. Высокий, худощавый, русоволосый (девочка показала семейное фото – можно было сделать вывод, что старшая дочь, Марина, пошла в отца, хотя и не унаследовала его обаяния), Петр Назарович умел нравиться женщинам. Именно нравиться – потому что ни у кого из окружающих не было никаких оснований утверждать, будто Петр Ильинский пошаливает на стороне.
– Нагулялся уже, – шептались его многочисленные секретарши-референтки, собираясь попить кофе с домашней выпечкой в одном из кабинетов. – Женился-то поздно, сколько ему тогда, за тридцать уже было?
– Далеко за тридцать.
– Зато какую фифу себе отхватил, видали? Потрясающая баба, ей бы на подиум!
– Может быть, она ему долго «динамо» крутила?
– Это такому-то мужику?!
Подобные разговоры продолжались года полтора. Пишбарышни, склонив друг к другу головки с завитыми челочками, за это время всесторонне обсудили достоинства и недостатки действительно необыкновенно красивой и ухоженной жены Петра Назаровича – и замолчали. Потому что сплетничать о счастливых людях не очень-то интересно. А они были счастливы, Петр Ильинский, его Илона Прекрасная и дочка Мариночка – девочка родилась на втором году брака. Свое семейное счастье начальник тщательно оберегал, так что у сплетниц не было ни малейшего повода для злорадства.
Лет пять продолжалась эта чужая идиллия, а на шестой год этого брака, летом, в приемной появилась разбитная бабенка в цветастом сарафане и чудовищной шляпе с огромным искусственным пионом сбоку. Впрочем, шляпу она скоро сняла – и востроглазой секретарше стало ясно, что, во-первых, вытравленные пергидролем светлые волосы посетительницы вульгарно почернели у корней, а во-вторых, женщина была очень, просто до неприличия молода – лет двадцати от силы. Вздернув облупленный от загара носик, эта безвкусно одетая барышня громко спросила:
– Назарыч у себя?
– У себя. Но вам, девушка, это обстоятельство ничем не поможет. У Петра Назаровича неприемный день.
– Ну, это для другого кого-то неприемный, – почти выкрикнула незнакомка. – Меня-то он примет! Иначе я такое тут устрою!
Она выпятила бедро и поправила пальчиком с облупленным маникюром упавший ей на глаза желтый завиток волос. А затем пошарила рукой где-то у себя за спиной и выставила, почти вытолкнула перед собой маленькую девочку в ситцевом платье, с вымазанной шоколадом мордашкой. Девчушке было года два-три, и отдаленное сходство с нахальной гражданкой позволяло думать, что перед вами – мать и дочь.
– Скажи, Аленка, к кому ты пришла? – не спуская глаз с секретарши, спросила у девочки женщина и легонько подтолкнула ее в спину.
– К папе, – заученно пробормотала девочка, грязными руками размазывая по лицу шоколад.
– Слыхали? Вот сейчас же и пропустите нас к нему!
– И не подумаю!
– Слушай, лахудра, мне с тобой разговаривать некогда. Я счас на юг уезжаю, поезд через полчаса! Спрашиваю в последний раз: пустишь к Назарычу?
– Нет. Я позову охрану, и вас выставят вон! – рявкнула секретарша, обидевшись на «лахудру».
– Ладно! – прошипела бабенка. – Тогда вот что… Мне, вообще-то, Назырыч не особливо нужен – не об чем нам с ним разговоры разговаривать. Ты, значит, передай ему вот девку, дочь это евойная, он богатый – пусть сам ее обеспечивает, а мне – одна обуза. А метрики ейные – вот!
И она шлепнула на секретарский стол засаленный вязаный кошелек, набитый какими-то бумагами. А затем подхватила девчонку под мышки, посадила ее на один из стульев в приемной, быстро и равнодушно чмокнула ее в светлую макушку и тут же выскочила в коридор – только ее сабо с гулким перестуком дробно застучали по коридору.
– Стойте!!! Куда вы?! – крикнула ей вслед растерянная секретарша. Она даже выскочила из приемной и попыталась догнать посетительницу, но тщетно – пестрое платье уже скрылось между створками дверцы лифта.
На пульте зажужжал селектор.
– Что у вас там происходит? – недовольно спросил Петр Назарович. – Кто так шумит?
– Да вот, непонятное что-то… – начала было секретарша.
– Так разберитесь! – грозно приказал начальник и отключился.
Пришлось секретарше, после некоторого раздумья, брезгливо исследовать вязаный кошелечек. Поглядывая на девочку, которая сидела смирно, почесывая одной ножкой другую и осматриваясь вокруг с живым любопытством, секретарь достала из кошелька свидетельство о рождении Ильинской Алены Петровны (1989 года рождения), несколько обломанных по бокам фотографий и мятую записку.
Разумеется, записка вызвала интерес в первую очередь. На тетрадном листке в клеточку крупным полудетским почерком, с таким усилием, что красный карандаш кое-где прорывал бумагу, было начеркано:
«Петя ты оказался падлец и знать я тебя не хочу. Я встретила человека любимово уизжаю с им а дочку твою ты сам себе заберай. Она мне жизнь личную мешает налажевать а ты как хочеш так и воспитывай. Прощевай. Нина».
На фотографиях можно было разглядеть Петра Ильинского рядышком с нынешней беспардонной посетительницей – они сидели за одним столиком в каком-то кафе и попивали коктейли и шампанское. Причем, судя по количеству замороженных в ведерках бутылок, солидному Ильинскому с юной Ниной было ой как весело…
«Вот это да!!!» – подумала секретарша Петра Назаровича и даже в нетерпении засучила ножками: до обеденного перерыва оставалось еще столько времени, а новость о том, что их строгий начальник вдруг обрел незаконную дочь, уже распирала ее изнутри и грозила разорвать сплетницу на части!
То, каким именно образом Петр Назарович Ильинский сумел объясниться с женой и убедить ее, что прижитый им на стороне ребенок не должен испытать на себе участи воспитанницы детского дома или интерната, осталось для любопытных девочек из секретариата тайной за семью печатями. Но семилетняя Марина, которая уже многое научилась понимать, слышала, что родители приглушенными голосами разговаривали в своей спальне почти до утра.
– Как же так, Петя? – растерянно спрашивала мама. Марина никогда не слышала в ее голосе такой беспомощности. – Петя, ну как же так? Что же мне теперь делать? Что?! Господи, я тебе всегда так верила…
– Илоночка, прости! Мне нечего тебе больше сказать, кроме как – прости, прости, прости, я каюсь, на коленях каюсь… Бог знает, как это случилось, я тогда в командировке был, в Свирске, помнишь? Года четыре уже прошло с тех пор… Устали все, как черти. Спустились вечером в бар освежиться – жара такая стояла, даже сейчас помню. И подсела к нам эта, понимаешь, Нина. Одета бедненько так, глаза жалкие – совсем еще ребенок. Рассказала, что она сирота, в ПТУ каком-то учится… Мне сначала, веришь ли, Илоночка, просто покормить ее захотелось…
– Сначала! А потом?!
– Стыдно вспоминать. Мы, наверное, просто перебрали тогда все сильно. Первый раз со студенческих времен я пиво с шампанским мешал. Как мы вышли из бара – не помню. Как я к себе шел – не помню. Ничего не помню! А утром гляжу – эта Нина в моей кровати лежит! Перепугался я, как мальчишка… Засуетился даже. Выпроводил девчонку побыстрее. Она адрес, телефон мой спросила – я и дал, чтобы только она скорее ушла, даже не сообразил, что можно было выдумать номер или хоть одну цифру переврать! Не сообразил, понимаешь?
