– Больше Лида ее не видела, – закончила тетя Мила.
– Чертовщина какая-то! Не было у Капы на свадьбе никакого тамады, какой еще тамада – девять человек гостей! – рассердилась я. – Если эта девица хотела попасть на свадьбу из-за мужчины, то им мог быть или Вадим, или Борюсик. И я считаю, что все дело в Вадиме! Более того, мне отчего-то кажется, что этой лже-официанткой была Саша, о которой нам рассказывала Илона. По крайней мере, приметы сходятся: невысокого роста, крепко сбитая… Так! Нужно обязательно съездить в парк, где тусуются эти художники, найти эту Сашу и поговорить с ней.
– Сейчас?
– Вот уж нет! Сейчас – спать. Только спать! Ночью мне на работу.
* * *
Конечно, заступив на свое второе по счету дежурство, я первым делом заглянула в Маринину палату, но Марина уже спала, свернувшись калачиком под своим клетчатым пледом. Зоя, сидя ко мне спиной, смотрела телевизор с выключенным звуком и быстро-быстро щелкала спицами.
– Привет, – прошептала я.
Однако сиделка только вздрогнула, напрягла спину – и не обернулась.
Я вернулась в коридор, со вздохом опустилась на диванчик и развернула газету, забытую здесь кем-то из больных.
Примерно через полчасика отделение совсем успокоилось. Я лениво шуршала газетой – строчки уже почти не различались, и под гудение люминесцентных ламп ко мне снова подкрадывалась предательская дремота.
Дверь Марининой палаты скрипнула, в коридор тихо выскользнула одетая для выхода Зоя – я помахала ей рукой, но она не заметила моего жеста и скрылась за стеклянной дверью.
Ночь текла медленно-медленно, как ей и было положено. Через час Маринина сиделка вернулась, прокралась на свое место в палату. Немного повозились, и все стихло…
Чтобы не уснуть (вторая ночь без полноценного отдыха!), я заходила туда-обратно по коридору, от нечего делать стараясь четко держать прямую линию: пятка к носку, пятка – к носку…
Громкий стук и звон разбитого стекла остановили меня на полдороге – я так и замерла в нелепой позе с раскинутыми для равновесия руками.
Это же оттуда! Из палаты Марины!
Опять!
Но мысль мою уже опередил страшный, пронизывающий женский крик – кричали тоже из Марининой палаты, и это была Марина, и визжала она так пронзительно, что в ординаторской и сестринской одновременно зажегся свет, дежурный врач и полная заспанная медсестра, роняя тапки, со спринтерской скоростью понеслись на этот отчаянный зов.
Даже в других палатах, располагавшихся от «элитной» Марининой на изрядном отдалении, заворочались люди, сонные голоса спрашивали друг у друга, что случилось.
Конечно, на месте происшествия я оказалась первой, но совсем скоро за спинами людей в белых халатах уже почти ничего разглядеть было невозможно…
– Пустите!!! – толкнула я выросшую передо мной здоровую спину. Врач быстро оглянулся, глаза из-под очков сверкнули удивлением, но он посторонился.
– Она выбросилась… выбросилась из окна! Просто так, ничего мне не сказав – правда, я спала, я крепко спала, проснулась только от грохота… Зоя дергала и дергала раму, она не смотрела на меня, сама бледная такая, а лицо… чужое! Совсем чужое! Она просто рвала эту раму на себя, тащила ее – и окно распахнулось, тогда она сразу же вскочила на подоконник и прыгнула вниз!
Это прокричала Марина. Заспанная, взлохмаченная со сна, вся трясясь, девушка в голубой пижаме стояла между тумбочкой и кроватью, прижавшись к стене. Окно было распахнуто настежь. Свежий ночной воздух со свистом врывался в помещение – белая штора взлетала и закручивалась штопором, закрывая Марину, она продолжала что-то лепетать, рассказывать, но рыдания уже схватили ее за горло – бедняжка закашлялась, сникла и, держась за стену, тихо села на свою кровать, ухватившись за ворот пижамы трясущимися руками.
– Закройте же кто-нибудь окно! – громко сказал доктор.
Окружающие немного пришли в себя. Полная медсестра, взявшись за ручку на оконной раме, выглянула вниз. Она высунулась так далеко, что я испугалась: сейчас свалится! Но женщина с удивительной для ее большого тела легкостью спрыгнула на пол и громко хлопнула рамой. Из разбитой форточки все так же несло ужасом и свежестью.
– Ни зги не видно, – сказала медсестра, подсовывая под шапочку выбившиеся от ветра волосы.
В палате же, напротив, горел яркий свет. Под ногами хрустели осколки ночника: очевидно, его сбило порывом ветра, когда Зоя открыла окно.
– Марина! Вам не могло этого привидеться? Вы хорошо себя чувствуете? – допытывался у моей подопечной очкастый доктор.
– Нет! Нет! – шепотом кричала Марина, пока медсестра бережно заворачивала ее в плед. – Я не сумасшедшая – я все видела своими глазами! Да вы же сами видите, что Зои нет здесь! Она там, она там, она внизу…
Я сорвалась с места и кинулась вниз.
…Сама не помню, как я одолела все эти бесконечные лестничные пролеты. Но надо найти Зою! Пытаясь вычислить квадрат, куда должна была упасть девушка – если она действительно выпала из окна, – я заметалась по больничному двору. Но – не видно, совсем ничего не видно!
Есть! Лежит прямо под окнами, на той стороне, где горит свет… Она, Зоя. Глупо было надеться на то, что она жива, упав на асфальт с такой высоты, но все же я опустилась на колени и приложила пальцы к вене на ее шее.
Никакой надежды…
Из больничных дверей выбежали какие-то люди, они волокли каталку; и через пару минут покатили ее обратно, но теперь на ней лежало что-то темное, бесформенное…
– Мертва, конечно, – сказал кто-то за моей спиной. – Еще бы – с такой высоты сорваться! Не тело, а мешок с костями. Оно даже загремело, когда мы его поднимали…
Перед моими глазами встало долгоносенькое, невзрачное, узкое Зоино лицо с чересчур близко посаженными глазами, в которых всегда стояло такое наивное, слегка глупое выражение… Мертва! И она мертва!
Но как же быть с Мариной?
Нужно срочно позвонить ее матери, Илоне.
* * *
Покинув больницу, я направилась прямиком в главный парк, чтобы разыскать среди художников девушку Сашу. Задача, вполне сравнимая по сложности с известным выражением – «иголку в стоге сена найти», но иного выхода у меня не было: других зацепок для дальнейшего ведения расследования пока что не предвиделось. А так – хоть какая-то ниточка.
Как всегда, этот уголок городского сада (что-то вроде нашего местного Арбата) пестрел шумной толпой «людей искусства» или тех, кто себя норовил к таковым причислить. Вокруг окрашенных во все цвета радуги деревянных скамеек, выписывая замысловатые виражи, бродили посетители. Попадались среди них и скучающие, и возмущенные лица, но большинство смотрели на выставленные вниманию публики полотна в простеньких деревянных рамах с искренним увлечением. То и дело между представителями публики и художниками, которые стояли рядом со своими произведениями с нарочито скучающим видом, возникали, например, такие диалоги:
