– Мда, должно быть, душа этой женщины безобразна. Я бы повесился, если бы меня так изобразили.
– Идемте, покажу свои работы, если обещаете не критиковать их так жестоко.
– Постараюсь.
В дальнем зале не было ни одного человека, впрочем, все собрались вокруг бутылок с шампанским, наверное, там же и продолжили делиться впечатлениями. Однако картин в этом зале не висело, лишь разной величины ткани – узкие, широкие, длинные и короткие, но зато какое обилие красок и оттенков.
– Простите, а где же картины? – поинтересовался Роман.
– Идите сюда, – позвала его Альбина к фанерной стойке, разделяющей зал. – Вот. Правда, место мне выделили неудачное, из-за этого я ругалась. Нравится?
– Своеобразно, – сделал заключение Роман.
– Это роспись по ткани. Там вы видели шторы, шарфы, платки, почти все я верну после выставки заказчикам, а здесь для души.
Роман еще раз обошел зал, заложив руки за спину. Ну ни фига он не понимает в живописи. Шторы, платки еще куда ни шло, а картины слишком заумные – какие-то фантастические пейзажи, не имеющие ничего общего с натурой. Роман остановился напротив Альбины и, не умея ухаживать за красивыми женщинами, предложил с вызовом, рассчитывая в общем-то на отказ:
– А не поужинать ли нам?
Зря предложил. Не то время выбрал. Сестра у подонков, а он флирт затеял. Но язык оказался непослушным, понесся впереди мозгов. Вон и Альбина закусила губу, наверное, чтобы не расхохотаться в голос, ибо в ее арсенале поклонников, без сомнения, тьма и еще один добавился. Однако Роман не хотел числиться в арсенале, только быть в единственном числе, поэтому нахмурился, ожидая приговора: скажет – нет, он больше не появится на ее горизонте.
– Так как насчет ужина? – спросил, не дождавшись ответа.
– Вообще-то я бы поела… – вдруг потерялась Альбина, хотя вряд ли она относится к женщинам, которые легко теряются.
– А в чем проблема?
– Неудобно уйти.
– А долго эта бодяга продолжится?
– Пока не выпьют шампанское. Но они же поговорить любят.
– Не беда. Идемте, я с удовольствием послушаю, о чем говорят сведущие в искусстве люди.
К счастью, шампанское почти выпили, к несчастью, Роман стал объектом интереса, на него нацелилось множество глаз – любопытных и не очень, плутовских и высокомерных. Дама с облезлым песцом теперь уже на одном плече (второе оголилось) заворковала:
– Куда ты пропала, Альбина? Боже, какие розы! А кто твой спутник?
– Это мой знакомый, зовут Роман, – представила его Альбина, не распространяясь, кто и что он.
– Роман, подходите ближе, – заиграла порочными глазками дама. С чего бы это? Он же не какой-то там мальчик с обложки журнала.
– Спасибо, – приблизился Роман, дама с песцом оттеснила Альбину, протянула ему стакан. – Я не пью, за рулем.
– Наконец вижу мужчину, который не пьет за рулем! – Она жеманно дотронулась до его плеча, вроде как намек сделала, одновременно бросила шепотом комплимент: – А еще реже встречаются люди, умеющие носить костюм.
Вон в чем дело – в костюме. Определила стоимость, прикинула, сколько он потратил на букет, и решила, что болван в дорогом костюме ей подойдет в качестве банкира. Красная бретелька сползла с ее плеча, но она не поправляла ее, вероятно, думала, что так сексуальней выглядит.
– Альбина, – раздался дребезжащий голосок старушки в очках с толстыми стеклами. – Я хочу поднять этот бокал за тебя. – А подняла пластиковый стакан, в который наливают всяческую бурду в забегаловках, Роману богемный банкет был в диковинку. – Изумительное чувство цвета отличает твои работы, ты владеешь полутонами, через них читается мысль…
В шторах и платках мысли Роман не прочел, просто красиво, и все, но вполне возможно, он не умеет читать краски. Зато неплохо – мысли дамы с песцом.
10
Прежде чем разбежаться по домам, заехали к Даниилу Олеговичу в офис, он предпочел очередной раз ночевать на диване в приемной, очень удивился позднему визиту:
– Что такое? Вам удалось выяснить местонахождение дочери?
– Полагаете, это так просто сделать?
Встречным вопросом Мокрицкая разбила его надежду, а Даниил Олегович втайне мечтал, чтобы все разрешилось внезапно, как началось, разрешилось без усилий и потерь. Но чудеса – вещь несбыточная, переживания в одиночестве оказались непосильным грузом, жизнь выбилась из привычного русла, на смену пришла неуверенность, нестабильность, растерянность. Достаточно было неласковой интонации, как у Мокрицкой, чтобы внутри Даниила Олеговича созрел сплав из негодования и протеста. Понимая, что взрыв обострит отношения, а Мокрицкая может стать в позу и отказаться работать, он с огромным трудом сдержался, сказав:
– Моя дочь четыре дня находится у мерзавцев. То они обещают перерезать ей глотку, то продать в бордель. А она ведь еще ребенок… И жена… Где она? Что с ней? Я надеялся, вы порадуете меня…
– По нашим расчетам ваша жена там же, где дочь, – сказала Кристина.
– Вы уверены? – Радоваться нечему, но Даниил Олегович хотя бы будет знать точно, где Ева. – Почему же они не говорят о ней? О Леле сказали…
– Полагаем, у них некий план насчет вашей жены. Вы сказали, она беременна…
– Да. Два месяца. Значит, они обе там…
– Даниил Олегович, – переключала его внимание на себя Кристина, так как несчастный отец и муж отвлекался, задумываясь.
– Что? – очнулся он. – Я слушаю.
– Кто знал о беременности Евы? – спросила Кристина.
– Почти никто… Роман только. Я не знаю, кому еще говорила Ева, а я – никому… То есть бывшей жене сказал, чтобы досадить ей. Она оскорбляла меня и Еву, я не выдержал…
– А когда сказали: до похищения дочери или после?
– После. Да-да, после.
– При каких обстоятельствах?
– Ночью мы уже знали, что Лелю увезли, ездили с Романом за город, искали ее. Потом я приехал домой и вырубился, проспал до пяти вечера, позвонила Виктоша… наговорила кучу гадостей, я ей и врезал… по телефону.
– Понятно. А Роман когда узнал о беременности Евы?
– Ему Ева сама сказала. Однажды он подвозил ее во время дождя…
– Почему она сказала вашему сыну, тоже хотела досадить ему?
– Нет, что вы, Ева не я. Видите ли, моя бывшая семья Еву не жалует, что в общем-то объяснимо. При случае тот же Роман ставил ей в вину, будто она вышла за меня из-за денег, ну и пытался попугать ее.
– Как именно?
Под ее крокодильим взглядом и под пристальным наблюдением Зураба с Тимофеем Даниил Олегович чувствовал себя как на допросе с применением детектора лжи, поэтому раздражения уже не смог скрыть:
