Рисуя, она что-то мурлыкала себе под нос.
Она надеялась, что придет Сэм. Она знала, что отец Сэма умер, и правила приличия требуют, чтобы он был дома. Без сомнения, парень очень расстроен. Но Хезер все-таки ждала его, рассчитывая, что он предпочтет утешить боль на пляже и оставит на время свою отмороженную мамашу и эгоцентричную бабушку. Возможно, он предпочтет ее…
Хезер хотелось принять душ; в полицейском участке ей удалось только очень быстро обмыться в ванной– комнате. Она выдавила на палец зубную пасту и почистила им зубы и десны, а потом прополоскала рот глотком воды из большой бутылки, которую всегда носила в своем рюкзаке. Выйдя из дубовой рощи, Хезер направилась к берегу пляжа «Маленький шалун», где и нашла Сэма, который сидел, наблюдая, как на песок накатывает прибой.
Хезер тихо подошла к нему сзади и хотела погладить его прохладную кожу на шее, волосы, которые были такого же цвета, как у отца. Но вместо этого она нежно коснулась рукой его спины.
Сэм Хаббл обернулся. Гладкие щеки юноши раскраснелись на ветру. Белки глаз тоже были красные, возле носа – размазанные сопли.
– Привет, подруга, – сказал он.
– Привет. – Она застенчиво поцеловала его в щеку. Затем вытащила из кармана джинсов салфетку и вытерла ему нос. – Все в порядке, все будет в порядке.
– Не нужно, чтобы нас видели вместе, – мягко произнес Сэм. – Кто-нибудь из бабушкиных шестерок, скорее всего, уже ищет меня. Предполагается, что я должен находиться дома, безутешный от скорби.
Хезер нравилось, что Сэм употребляет необычные слова вроде «безутешный» – это звучало так по-умному. Умные парни казались ей более сексуальными, но таких среди ее знакомых было немного. Она сделает ему маленькую татуировку – возможно, это будет цветок вереска,
[7] – когда они поедут в Новый Орлеан, и Сэм станет еще привлекательнее.
– Значит, сидим тихо и не высовываемся? – спросила она.
Сэм хлюпнул носом и пожал плечами.
– Возможно, неделю или где-то так.
– А когда мы уедем? И вообще, мы сможем отсюда уехать?
– Да, – коротко ответил он.
– Но тогда тебя объявят в розыск. Да и твоя бабушка ни за что не отпустит своего внука.
– Я об этом уже подумал. Никакого скандала – они с мамой не будут меня искать. Даю гарантию. Они объяснят людям, что я отправился в интернат в Хьюстоне. – Сэм потер нос тыльной стороной ладони. – А вот если они не захотят отпустить нас, тогда мне придется открыть рот.
Хезер услышала решимость в его голосе, но легче от этого не стало. Она слегка отстранилась от него и пальцем нарисовала на влажном песке сердечко. Их план казался абсолютно невыполнимым, но ей всем сердцем хотелось, чтобы он сработал. Тогда они могли быть вместе, на свободе, без Пита, Люсинды и Фейс. Эх, какая же ты оптимистка, девочка-хохотушка. Все это просто самообман.
– Я хочу верить, что у нас все получится и мы освободимся от них, – сказала Хезер.
Он ничего не ответил, уставившись на свинцово-серые воды залива.
– Ты в порядке? – спросила она.
Сэм пожал плечами.
– Он был мне отцом какие-то две недели. Что такое две недели, Хезер, по сравнению со всей моей жизнью? Фигня! В процентном отношении даже вычислять смешно. Я летом в лагеря уезжал на более длительное время.
Он надолго замолчал. Хезер мучительно хотелось взять его за руку, но вместо этого она только крепче прижала ладони к прохладному влажному песку.
Сэм заплакал. По его щекам потекли крупные тяжелые слезы, слезы по отцу. Когда она крепко прижала его к себе, он сдался и дал волю тяжелым, сотрясающим все тело рыданиям. Ласково поглаживая его плечо, Хезер подумала: «Он не смог бы так поплакать перед своей мамой или бабушкой. Не положено».
– Прости, – наконец пробормотал он. Ему было пятнадцать, на три года меньше, чем ей, и то, что они были вместе, казалось абсолютно безрассудным. Но ведь и мир вокруг тоже был безрассудным, так почему бы им не действовать ему под стать? Сэм прильнул к ней, и она стала вытирать его щеки и глаза, припухшие от слез. Парень крепко поцеловал ее, и они упали на песок, размазав нарисованное сердечко.
Сегодняшний день Уита был типичным с точки зрения всех радостей жизни мирового судьи. Для начала он определил в окружную тюрьму одного постоянно всхлипывающего плотника из Дариуса – небольшой рыбацкой деревушки на северной границе округа Энсайна. Этот забияка подбил глаз и сломал нос своей жене во время утренней ссоры, которая произошла из-за подгоревшего тоста.
– Пожалуйста, не сажайте меня в тюрьму, – умолял драчливый супруг. Он был ненамного старше Уита, но хныкал и скулил, словно пристыженный ребенок. На футболке его по-прежнему были видны пятна крови – следы утренней разборки. – У меня клаустрофобия. Это сведет меня с ума, судья. Пожалуйста, ну пожалуйста…
– Послушайте, мистер Рейнольдс. – Уиту очень хотелось бы обратиться к нему на открытом слушании суда так, чтобы он почувствовал себя маленьким сопливым негодником. – Я не желаю выслушивать ваши стоны, жалобы и проклятия. Вы слышите меня, сэр?
В ответ этот великовозрастный ребенок громко захлюпал носом.
– Да, судья, конечно, слышу.
Уит рассказал ему о предъявленных обвинениях, о его праве нанять адвоката, праве хранить молчание и требовать бесплатного адвоката, если у него самого нет на это средств, – то есть зачитал ему все права, о которых тот уже слышал, когда его арестовывали помощники шерифа Энсайны. Большое дитя продолжало часто мигать, словно с соображением у него было туговато, поэтому Уит – аккуратно и спокойно – на самом доступном для понимания языке еще разок повторил все, что сказал чуть раньше. Для Мозли это был первый арест по поводу жестокого нападения одного из супругов. Уит назначил сумму залога по максимуму – десять тысяч долларов.
– Это больше денег, чем есть у мамы, – захныкал Рейнольдс, забыв, что маме придется выложить сразу только процент, а не всю сумму.
– Ваша забота о даме очень трогает, – сказал Уит.
Но не кажется ли вам, что вы печетесь не о той даме. – Он внимательно посмотрел на странноватого мужчину.
Я также издаю в отношении вас чрезвычайный охранный приказ, мистер Рейнольдс, по заявлению вашей жены. Это означает, что после внесения залога вы не должны будете приближаться к ней в течение шестидесяти дней.
– Но я же люблю ее, – всхлипнул обвиняемый.
– Тогда за эти шестьдесят дней ваши чувства станут еще крепче. Если вы подойдете к ней, то сразу же снова предстанете передо мной, и я устрою для вашей задницы, мистер Рейнольдс, настоящее средневековое наказание.
Когда драчуна выводили из зала заседаний, он опять начал вопить, что вовсе не собирался бить свою любимую женушку. Уит про себя пожалел, что в юридической практике не используется кастрация, как это было в древности. Сдерживаясь, он любезно улыбнулся и перешел к следующему делу.
