Расплачиваясь с энергичной дамой на входе в туалет, краем глаза я заметила, что подозрительный объект скрылся в метро, и это меня не порадовало, потому что и сама я собралась пойти туда. Правда, несколько позже. А пока я вошла в самое востребованное общественное место, где всех присутствующих объединяют общие проблемы, желания и задачи независимо от статуса и прочих различий.
Против ожидания народу в туалете не было и, как я поняла несколькими минутами спустя, это была большая удача, потому что никто не видел моих ошарашенных глаз, когда я открыла сумку. Вместо бабушкиной «фирменной» упаковки с воблой я увидела нечто совсем иное! И не моё. Исключительно ничего моего в этой сумке не было. Где же моя косметичка? А моё бельишко? А дорожное полотенце? И что-то ещё, о чём я никак не могла вспомнить, кроме того, что оно было мне чрезвычайно нужно…
Я тупо уставилась на полиэтиленовый мешок, надетый на другой, забитый до отказа и весьма похожий на мешок из-под сахара. Вернее, я видела лишь уголок этой мудрёной упаковки, торчащий из-под женского шёлкового платка, с которого на меня нагло таращились желтоглазые ромашки, раскиданные по голубому фону. В голове, как заигранная пластинка, завелась песенка про синий платочек, а на сердце упал камень, никак не меньше утёса Стеньки Разина.
Рука сама потянулась к платку — я потащила край его на себя и увидела надпись: «Обойный клей». Что?!!! Какой ещё «обойный клей»?! Робко шевельнулась спасительная мыслишка: уж не бабусина ли это диверсия? Знает, что я затеяла ремонт, и втихую подсунула мне этот клей… А вобла тогда где?! Нет, тут что-то не то… И сердце вместе с придавившим его камнем покрыла ледяным настом вчерашняя тревога: это вовсе не клей! Это… Я вспомнила свой культяпый спецрейс, умершую от передозировки девушку — и припала к холодной стене: наркотик, вот это что!!! И сумка не моя, а той рыжей! Просто по жуткому стечению обстоятельств она оказалась клоном моей.
А мою тогда кто взял?! Кто украл мою воблу?!!! Ренат, вот кто! И неожиданно я всерьёз затосковала по потерянной вобле, потому что думать мысль о наркотиках не могла физически. Это была очень, очень страшная мысль!
И я ухватилась за соломинку: а если это на самом деле обойный клей? Самый что ни на есть всамделишный… Я огляделась, сняла заколку и изо всей силы ткнула ею в мешок. В прореху просочился белый, как снег, порошок. «И зачем я это сделала? — затосковала я, щупая сыпучую массу. — Я же всё равно не смогу распознать наркотик это или…». Но то, что содержимое мешка не являлось обойным клеем, я могла утверждать с уверенностью. На ощупь порошок напоминал крахмал — и всё же это был не он…
От усиленного бухтения мозгов мне стало жарко, я расстегнулась и распахнула тренч.
В туалет вошли несколько страждущих облегчения и я опасливо натянула платок на мешок: пусть себе цветёт ромашками… Суетясь, эту операцию я провела неосторожно и с противоположного от прорехи конца показался серый бумажный пакет. Я извлекла его и заглянула внутрь: Ёшкин кот! Разноцветные таблетки! Как та, бирюзовая… Экстази?! И какая-то записка…
Судорожно сунув бумажку в карман джинсов, а пакет на место, я застегнула молнию на сумке и застыла. Затем, вынырнув из прострации, плюхнулась на сумку и довольно громко озвучила свои впечатления от сегодняшнего утра: «Гоп твою мать! Какой оргазм!».
Вышедшая из ближайшей кабинки женщина с расслабленным и откровенно счастливым выражением лица без удивления взглянула на меня, понятливо улыбнулась и лёгким пёрышком полетела к выходу. А я с завистью посмотрела ей вслед и, так и не окропив ни одного унитаза, поплелась в камеру хранения.
Через несколько минут я уже летела к электропоезду метро и радовалась: наконец-то я избавилась от этой зловещей ноши! О, Боже! Как же мне стало легко! Легко в прямом и в переносном смысле. Анонимная сумка, анонимного хозяина похоронена в безымянной, неизвестно какой ячейке… Хлопок закрывающихся дверей вагона вернул меня в реальность. Стоп!!! Я ведь так спешила, что действительно не помню в какую ячейку спрятала сумку! Код, которым пользуюсь всегда и везде, помню, а номер ячейки нет! Обалдеть!!!
Я ухватилась за поручень и стала корчиться от едва сдерживаемого смеха. Должно быть, я выглядела сумасшедшей, потому что пожилая дама, сидящая напротив меня, испуганно вскочила, надумав уступить мне место:
— Садитесь, пожалуйста!
— Ну, что вы, не надо! Мне же скоро выходить! — с идиотским смешком возразила я и, противореча самой себе, быстро плюхнулась на тёплое ещё местечко. — На Каширской… — дама кинула на меня соболезнующий взгляд и отошла подальше, а я впала в тоску. Точнее, в задумчивость.
Обрывки наблюдений и впечатлений от событий спецрейса стали, как в калейдоскопе, складываться в хрупкие картинки, не приносящие успокоения.
Так, значит… Этот хлыщ Ренат дождался, когда девчонке стало плохо от ломки, подсел к ней и сделал смертельный укол, потом сцапал сумку и слинял… А тогда почему он вёл себя так неосторожно? Почему вырядился как павлин? Неужели он не подумал, что его заметят и запомнят и водители и пассажиры? Почему он ничего боялся? Нет, тут что-то другое… Ну, да ладно! Сумку я сбагрила и никто не узнает, что вместо воблы в ней наркота. Если меня вызовет Калмыков, я скажу ему, что там была рыба — пусть думают, что наркотики взял кто-то другой. Какой с меня спрос? А главное, кому придёт в голову чинить этот спрос?..
На Автозаводской я попыталась отвлечься на созерцание входящих в вагон пассажиров, но беспокойные мысли толпились в башке и искали выхода.
А вдруг с меня стребуют эту злополучную сумку её истинные хозяева?! Бритоголовые… Вот ещё! Чего ради? Откуда им знать, что эта гадская сумка с их мерзким вонючим «обойным клеем» у меня?! Понятно же, что её спёр Ренат! Ну, да, Ренат — больше некому!
И тут меня словно кипятком ошпарило: там в моей сумке осталось письмо от Аллы Григорьевны! Письмо от маминой подруги юности, на котором чёрным по белому, чётким почерком учительницы прописан мой московский адрес, имя и фамилия! А читать Ренат уж точно умеет! И соображать, наверняка, тоже. Он очень быстро скумекает, что в темноте из-за спешки перепутал наши с наркоманкой сумки-близняшки. И вполне резонно предположит, что я взяла ту самую: заветную и вожделенную всей наркомафией!.. И придёт ко мне меняться взад… На, мол, твою воблу, а мне верни мои «экстази». А я ему: нетути ваших «экстази»! И тогда мне уж точно хана! Меня изловят, будут долго и больно пытать, а потом сделают мне абзац и эндец… А если меня не убьёт мафия, то вычислит милиция. И упечёт в тюрьму за контрабанду и хранение наркотиков. В особо крупных размерах. А там я сдохну. И всё. Останется мой сыночек круглым сиротой…
Я застонала от ужаса: гоп твою мать! Вот это я влипла! По самую не балуйся! Дура! Курица общипанная! Разгильдяйка! Вобла в «экстази»… Или в экстазе?
Именно в таком состоянии исступления я и пребывала, пока бесстрастный голос из репродуктора не объявил мою остановку. Стремительно снявшись с места, я пулей вылетела из вагона и по пути в наше с подругой крохотное ателье по имени «Тонника» продолжала ворочать тяжёлые и колючие мысли о своём незавидном положении.
