Откуда взялась Наташка? Может, я все-таки вижу сон, только и всего? Встать, например, я никак не могу, зато кричу оглушительно. А вот Бек подняться сумел — громадный, золотой, полуголый, в клочьях обгорелой мантии
— Господи, кто это? — ахнула Наташка.
— Это Бек Гарри Иванович! — заорала я (говорить тихо я старалась, но пока не могла). — Он всех нас сейчас убьет и переведет в элементы!..
— Вот зарраза! — прохрипел с пола Седельников. Наташка снова удивилась:
— Господи, это там Сашка лежит? Что с ним сделали?
Бек занес над поверженным Седельниковым громадную золотую ступню. Но в тот же миг Макс повис на его руке, а Наташка оглушительно грохнула по золотой спине чугунной сковородкой. Бек через плечо плюнул в Наташку. Та заслонилась сковородкой, как щитом, а потом снова стукнула гиганта, теперь уже по уху. Раздался тяжкий посудный звон.
— Это тебе за толстозадую! — заверещала моя отчаянная подруга. — Зачем ты ее, гад, машиной переехал? За что хорошего человека погубил?
Бек только улыбнулся бессмысленно и тоскливо и протянул руку к дипломату. Тот все еще лежал на столе.
— Макс! Ты ближе — хватай ящик! Там все его зелья! — закричала я. Мой мальчик сразу все сообразил, подхватил проворно дипломат подмышку и запрыгал с ним вдоль огненного ручья.
— Отдай, змееныш! — прорычал Бек и кинулся вдогонку. Он был крупнее, сильней, зато Макс брал скоростью и увертливостью и скакал через ручей и обратно, как заяц. Бек все же схватил его за шиворот, но Макс тут же вывалил все содержимое дипломата на пол. Стукнули, звякнули склянки, стрельнули баночки, угодившие в огонь. Запахло одновременно коптильней, помойкой и парикмахерской — адом! Бек остановился, бросил Макса.
— Ну, хорошо. Вы сами это заслужили, — сказал он, — допрыгались, доигрались с огнем. Некогда другой тупой юнец погубил плоды многих лет моего труда. Но мои годы — мгновения моей вечности. Зато ваши все кончились!
Он весь мелко затрясся, будто под ним вдруг заработал компрессор. Страшно надулись его громадные мускулы, прорезались и натянулись толстые жилы. Золото поплыло с него, как воск со свечи, а потом и вовсе полетело искрами. Затрещало, зачадило, и мы увидели, как огненный ручей вышел из берегов, взвился высоким жарким пламенем. Все вокруг вмиг запылало. Огненные волны побежали по потолку, навстречу им, снизу вверх, потекли огненные струи со стен. Ясно было, что все сгорит в минуту. Наташка вопила не своим голосом и отмахивалась от пламени сковородкой. Боже, а где Макс? И Седельников где-то на полу… Из-за этого чертова дипломата… А я-то чего молчу? Я ведь уже могу кричать! И зачем-то кричу всякий вздор!
— Агафангел! — позвала я. Совсем не так уж и громко у меня получилось. Ничего не звенело и не дрожало от моего голоса. Только сквозь треск и гул огня обрушился сверху белый ослепительный столб — совсем невесомый, но сильнее огня! Это был Агафангел в белых одеждах. Белых, как свет, из которого ни один из семи цветов не рассеялся, не потерялся. Абсолютно белых, чище снега, чище неба. Агафангел, который не знал, кто он и для чего, опустился легко, как свет, и в его правой руке был белый меч, длинный, бесконечный, как луч. Левой рукой он крепко взял уничтоженного Бека, который стал липкой золоченой шкуркой вроде змеиной выползины (Макс потом говорил, что это больше походило на резиновый комбинезон аквалангиста). Да, Бек-Геренний бездыханным пал под тяжестью света. Со шкуры бессильными черными дырами глядели его мертвые глаза. Агафангел ни слова никому не сказал. Он так покосился на меня, будто и не узнал. Я сразу поняла, что теперешний Агафангел вправду не знал никогда ни меня, ни даже Юлию Присциллу. А ведь это я звала его минуту назад, когда все горело и гибло…
В самом деле, где огонь? Или хотя бы дым? Только одну секунду, когда я моргнула от нестерпимо белого света — только эту секунду я и видела Агафангела. Он, грозно сияя мечом, повлек страшного, но побежденного мага — куда? вверх? в глубину? вдаль? Ничего не рассмотреть сквозь слепые слезы… Но огня больше не было. Мы все четверо стояли посреди моей кухни, и она не горела Стены, потолок, линолеум целы. Разделочные доски под хохлому висят рядком. Шкафчики все на месте, а в них перловка, манка и макаронные изделия в виде букв алфавита. Только на столе стоит пустая суповая тарелка.
— Так что, пожара не было? — первой пришла в себя Наташка.
— На сон похоже, — прошептала я вполне нормальным, тихим голосом. — Ты мне не снишься, Наташа? Откуда ты здесь взялась?
— Пришла на жизнь пожаловаться. А тут у вас дверь на лестницу распахнута, шум, дым… Или этого ничего не было?
— Как не было, — прокряхтел Седельников, скребя спину розовым зонтиком, — когда я чуть живой?.. Правда, куртка целая… Ну-ка, гляну на рукав… Точно! И рубашка цела. Черт! А где же рана? Я что, не пал в бою?
Я вспомнила нечто успокоительное и вполне объясняющее:
— Это была массовая галлюцинация. Я про такое читала в одном журнале.
— Журнал наверняка был женский, — подал голос Макс. — Мам, ты не обижайся, но там такую ерунду печатают. Нет, если с нами галлюцинация приключилась, тогда скажите, пожалуйста, где Барбос?
Эпилог
Вот так наваждение рассеялось. Если б это был роман, а не истинное происшествие, как выражались старинные писатели, то книжка уже бы кончилась. А если б это было кино, то на фоне наших застывших физиономий, округленных глаз, а также водворившихся на места шкафчиков плыли бы уже бесконечные и нечитаемые списки создателей фильма. И музыка играла бы так весело, и зажигался свет, и зрители топали бы к выходу, надевая шапки. Но мне не все ясно, а я не такая дура, как думают некоторые. Поэтому стоит досказать, чем дело кончилось. Оно ведь кончилось наконец! Агафангел уволок Бека-Геренния за волосья из моей кухни, из моей жизни, может быть, вообще о т с ю д а. И не придется больше Гарри Ивановичу тасовать элементы, пить кровь и гоняться за красавицами…
Во всяком случае парковый маньяк исчез. Нападения на женщин вдруг прекратились, хотя до того следовали друг за другом чуть ли не еженедельно. По этому поводу даже передача была по телевизору. Какой-то выступал серьезный милицейский чин, стриженный квадратный дядька с крошечными неромантическими глазками (не то, что у Фартукова!). Дядька пояснил, что маньяк перестал бесчинствовать, и тому может быть два объяснения — либо он уехал из нашего города (тут он почти в точку попал!), либо помер. Если последнее, то маньяк не кто иной, как Г.И. Воронько по кличке Рифленый, известный бандит и садист, проведший в местах лишения свободы более тридцати лет. Показали и фото Рифленого, и я поразилась, до чего отсидка хорошо сказалась на его внешности — рожа у него была вполне молодая, хоть и противная, несмотря на тридцать лет заключения. Однако выяснилось, что Рифленый даже родился в тюрьме от известной в свое время аферистки Розы Болт, и на свободу потом выходил крайне ненадолго. На другой день после исчезновения Кристины Вихорцевой труп Рифленого был найден на окраине Первомайского парка с проломленной башкой. Во внутреннем кармане его пиджака обнаружили упаковку женских колготок «Кармен». Хотя парковый маньяк любил по березкам развешивать колготки ношеные, а не новенькие из пакетов, были призваны опытные психологи, которые объявили, что Рифленый и есть тот самый маньяк. Якобы он мог испытывать неодолимое возбуждение не только при виде красавиц, но и, скажем, в бельевых или колготочных магазинах. И даже просто от присутствия пакета с колготками в собственном боковом кармане. Почему бы и нет? Вопрос в том, где он держал ванну с кислотой, замяли, тревога постепенно улеглась, девушки нашего города вздохнули свободнее и оделись откровеннее. Разговоры поутихли. Но Первомайский парк сохранил свою мрачную славу. Весной буйные травы снова разрослись (не такие, правда, высокие, как в прошлом году), и отдыхающие в парк не пошли. По-прежнему там собирались лишь алкаши да бомжи. Мэрия не потерпела такого безобразия. Было принято мудрое решение парк выкорчевать под корень, а на его месте возвести автозаправку и гаражи. Что еще может украсить наш город и особенно микрорайон Березки, построенный без всякой фантазии? Не березки же?
